и наполненную ожиданием прекрасного.
Стремительный перебор клавиш, и я, изогнув спину, ухватила лезвие конька. Подтянула к голове и закружилась прямо напротив Жени. Один оборот, два… Трибуны заполнялись невидимыми зрителями. Невидимые камеры фиксировали каждый жест, невидимые судьи делали заметки. В воздух взмывали невидимые флаги. Я кружилась по катку, взмывала в воздух и, оставляя на льду линии судьбы, устремлялась вперёд. Самый сложный элемент: каскад. Не такой, как когда-то, но воздух взорвали неслышимые овации. Олимпийский лёд дрожал, сердце билось безумно часто. Перебор клавиш, последний аккорд, и я, застыв в финальной позе, устремила взгляд на единственного зрителя.
Поднявшись, Женя захлопал в ладоши. На лёд летели невидимые цветы и игрушки, а я смотрела на мужчину, ставшего для меня и болельщиком, и зрителем, и судьёй. Но главное, ставшего для меня мужем и отцом моих детей. Слёзы текли по лицу, а я стояла на льду и улыбалась. Пусть не миллионам, а ему одному, но это не делало меня другой.
– Я был прав, – сказал Женя, когда я подъехала к нему.
– И в чём?
После проката дыхание было сбивчивым. Я облизнула губы. Женя открыл бортик и накинул мне на плечи пиджак, словно это была толстовка с олимпийской символикой.
Сунув руку в карман, он вытащил монетку с дырочкой посередине. Взял ленту, которой была перевязана коробка с коньками и вдел в неё. Подошёл и повесил ленточку мне на шею.
– Если бы за любовь давали медали, я бы взял все золотые, – сказал он. – Если бы медали давали за преданность, я бы отдал все до единой тебе. Спасибо, что ты такая, Настя.
– Так в чём ты был прав? – повторила очень тихо.
– В том, что могу любить только тебя, – ответил он после недолгого молчания и, взяв меня за руку, сплёл наши пальцы. Положил ладонь мне на спину, склонился и завладел губами: нежно и страстно, напористо и бережно, трепетно и жадно. Так, что у меня не осталось сомнений: если бы за любовь давали медали, он бы получил золото.
Всё золото, какое только возможно.
Конец
