чего-нибудь новенького.
Сведя, таким образом, проблему к нулю, Гай удалился, оставив Гарриет с ощущением, что она всполошилась из-за пустяков.
Кларенс предложил возить ее куда потребуется. Как-то вечером в начале мая они отправились в пригород, где располагалась фабрика, производившая трико для театра. Спустившись к автомобилю, Гарриет обнаружила там Стеффанески. Кларенс совместил поездку на фабрику с какими-то польскими делами. Пассажиры холодно поприветствовали друг друга. Они не питали взаимной симпатии, и каждый втайне считал поездку своим личным делом. Кларенсу было нечего сказать, и он казался недоволен ими обоими, как будто присутствие одного из пассажиров создавало раскол между ним и вторым. Гарриет пришло в голову, что Кларенс был из тех, кто предпочитает дружбу тет-а-тет и желает быть единственным другом. Он был другом Гарриет и другом Стеффанески — но не их обоих. Он привык становиться на сторону отщепенцев и теперь не знал, кого выбрать. Лицо его было мрачно.
Пока они ехали по длинным серым улицам, застроенным низкими домишками, Гарриет, считая графа наименее загруженным из мужчин, предложила ему принять участие в пьесе.
Он брюзгливо фыркнул.
— У меня нет времени на подобные развлечения, — сказал он. — Я не играю в пьесах во время войны.
— Но здесь же вы сражаться не можете.
Стеффанески, подозревая, что над ним подтрунивают, недовольно скривил губы.
В этой части Бухареста все дома были деревянными, но это были не бедняцкие хижины, а просторные, добротные мастерские и магазины вроде тех, что встречались в поселке на западе. Широкую неухоженную дорогу залило в половодье, и она превратилась в настоящее болото. В лужах отражались алые лучи заката.
Автомобиль качался и хлюпал по грязи и наконец застрял. Кларенс нажал на педаль. Колеса тщетно проворачивались в грязи.
— Мы здесь на всю ночь, — сказал Кларенс.
— Возможно, граф Стеффанески мог бы подтолкнуть нас, — заметила Гарриет.
Граф молча глядел в окно. Кларенс был явно раздражен ее словами, но тут вдруг колеса зацепились за землю, и автомобиль тронулся.
Они отыскали адрес, который дали Гарриет. Она надеялась увидеть театральную мастерскую — что-то вроде студии, где царит творческая атмосфера, которой ей так не хватало в Бухаресте. Вместо этого перед ними предстала большая деревянная постройка, напоминавшая гараж. Внутри за вязальными машинами сидело около дюжины крестьян. Некоторые из них были по-прежнему одеты в крестьянские одежды. Здесь не было даже стула для посетителей. Освещение было тусклым. С балок свисали масляные лампы, и в воздухе стоял смрад от тлеющих фитилей.
Тощий мужчина, одетый в крестьянские штаны и визитку, которая некогда была частью нарядного костюма, при виде них вопросительно поднял брови, не улыбаясь. Пока он молча и равнодушно слушал Гарриет, она не могла взять в толк, понимает ли он ее. Она записала все размеры в метрах и указала нужные ей цвета. Дослушав ее, он кивнул. Ей не верилось, что он так быстро всё понял. Когда она попыталась объяснить всё еще раз, он наклонился, коснулся своей лодыжки и поднял руку до пояса.
— Da, da, precis[64], — согласилась она.
Он снова кивнул, ожидая, пока она уйдет. Она удалилась, мучимая сомнениями.
— Всё в порядке? — спросил Кларенс, заводя автомобиль.
— Не знаю.
Ей не верилось, что мужчина сразу же понял ее объяснения на ломаном румынском.
На обратном пути Кларенс свернул в улочку, представлявшую собой одну большую лужу, и остановился у склада — еще одной деревянной постройки, двери которой были заперты на засов. Там содержались товары, которые присылали из Англии для помощи полякам. Войдя внутрь вслед за мужчинами, Гарриет в изумлении уставилась на тюки льна, простыни, одеяла, подушки, рубашки, белье, сундуки с вязаной одеждой.
— Что вы будете со всем этим делать? — спросила она.
— Мы приехали сюда для того, чтобы это решить, — ответил Кларенс.
Разглядывая вещи, Гарриет ждала, когда начнется обсуждение, но мужчины молчали. Потрогав стопку рубашек, она предложила отвезти несколько штук Гаю.
— У него всего три штуки, — сказала она.
Кларенс выпятил нижнюю губу, приняв настороженный и важный вид.
— Я могу одолжить ему несколько штук, — сказал он по размышлении.
— Да, пожалуйста.
Гарриет принялась выбирать самые большие размеры.
— Погодите. — Кларенс подошел к ней с решительным видом, явно опасаясь, что она воспользуется его добротой. — Я одолжу ему две штуки.
Она раздраженно фыркнула.
— Да что вы, Кларенс, это не слишком много?
Кларенс еще больше заупрямился.
Стеффанески, упорно не замечая их разговора, сказал:
— Разве мы не должны решить, что делать с этими вещами?
— Мы могли бы продать их румынской армии, — сказал Кларенс.
Это неуверенное предложение было сразу же принято.
— Договорились. Я подожду в автомобиле.
Стеффанески вышел, оставив Гарриет и Кларенса наедине. Оба были крайне раздражены.
— А как насчет белья? — Гарриет принялась копаться в стопке фуфаек.
Кларенс отодвинул ее.
— Я должен отчитаться за эти вещи.
— У Гая почти нет белья.
Чем больше Гарриет настаивала, тем больше упорствовал Кларенс. Чем больше он протестовал, тем сильнее она настаивала. Наконец Кларенс сказал:
— Я одолжу ему две фуфайки и две пары панталон.
Она с вызовом согласилась, понимая, что он ожидал отказа.
Когда они покинули склад, Кларенс демонстративно запер двери. Гарриет, сердито улыбаясь, отволокла свою добычу в автомобиль, где сидел Стеффанески, привалившись к окну и кусая большой палец. Он смотрел в никуда.
Пока они возвращались в центр города, все молчали. Когда они добрались до перекрестка и статуи боярина Кантакузена, сумерки совсем сгустились. Клерки сражались за право сесть в трамвай. На Каля-Викторией толпа у Немецкого бюро пропаганды не давала проехать автомобилю.
— В окне появилась новая карта, — сказала Гарриет. Кларенс молча остановил автомобиль и вышел. Будучи выше румын, он легко изучил карту поверх их голов. Постояв немного на месте, он с деловым видом повернулся и открыл дверь автомобиля.
— Ну что ж, началось, — сказал он.
— Что началось? — спросила Гарриет.
— Вторжение Германии. Они вошли в Люксембург и уже дошли до Голландии и Бельгии. Заявляют, что движутся стремительно.
Когда он сел, ни Гарриет, ни Стеффанески не произнесли ни слова. Поежившись от нервного возбуждения, Гарриет подумала, что, пока они спорили о рубашках и панталонах, эти новости ожидали их, словно тигр, готовящийся к атаке.
— Это всё Бельгия виновата, — сказал Стеффанески. — Они не позволили довести линию Мажино до моря. Теперь, — он чиркнул пальцем по горлу, — Бельгии kaput.
Голос его звучал сердито.
— Еще нет, — сказала Гарриет.
— Подождите. Вы ничего не знаете. Но я — я видел, как двигаются немецкие войска.
— Да, но не тогда, когда им противостоит Британия.
— Подождите, — повторил Стеффанески бесстрастно.
Кларенс, сигналя, двигался сквозь толпу. Окна кабинета Инчкейпа не горели. Кларенс улыбнулся Гарриет, смягчившись под влиянием
