безбедную жизнь. Не желая слушать, как Йозас язвит, намекая на зловредность и недалёкость Татьяны Николаевны, я поторопилась найти Настю. Потом мы собрались втроём с Гаммером и пересказали друг другу всё, что узнали за последний час. Ну, то есть рассказывали мы с Настей, а Гаммер, нахмурившись, слушал.
Настя мирно рассталась с Глебом, но всё равно загрустила. Тот день для неё выдался тяжёлым. До приезда Татьяны Николаевны она успела поругаться с мамой. Тётя Вика не простила Насте нашего исчезновения в Родопах. Теперь ещё назвала историю с Гнездом сомнительной. Заподозрила, что Йозас – мошенник, и запретила Насте подписывать какие-либо бумаги до того, как на них взглянет дядя Миша. Настя могла бы объяснить маме, что до возвращения в Калининград мы не подпишем ничего важного, а вместо этого заявила, что достаточно взрослая и раз победила в охоте за сокровищами, то и с бумагами разберётся.
Ответ дочери напугал тётю Вику. Настино стремление задержаться в Родопах ещё на пару деньков напугало её не меньше. Она позвонила мне и осторожно спросила, не занесло ли нас в секту. Представив Йозаса в роли бесноватого пророка, я не сдержала улыбки, но заверить тётю Вику в том, что никакой секты нет, постаралась со всей серьёзностью. Она успокоилась и сказала, что ждёт нас в Созополе. Отправиться в Маджарово и посмотреть на новые владения дочери отказалась, а жаль. Если не Родопы, то фарфоровые ванны и резные кровати под балдахинами ей бы понравились.
Нежелание тёти Вики приехать расстроило Настю. Она с грустью заметила, что моя мама примчалась бы к нам на первом автобусе. Может, и примчалась бы. И тётю Вику заодно привезла бы. Но моя мама была далеко. А вот папа не согласился бы посетить принадлежавший его родному отцу особняк, даже очутившись по удивительному совпадению в Хаскове – например, заглянув туда на какой-нибудь съезд филокартистов, хотя сомневаюсь, что съезды филокартистов проходят в Хаскове. Скорее, в Софии… В общем, не согласился бы. Или я не права? Не знаю. После наших разговоров я уже ни в чём не была уверена.
Той ночью, когда мы познакомились с Йозасом и когда я побежала забрать у Вихры зарядник, папа не спал и сразу ответил на звонок. К счастью, не забыл пополнить баланс моего болгарского номера. Я хотела поговорить по видеосвязи, но интернет в Гнезде ловил плохо, и мы ограничились обычной связью. Оно и к лучшему, иначе я бы разревелась, столько меня переполняло самых противоречивых чувств, и толком не смогла бы ничего вымолвить. К тому же папа, для начала кратенько уточнив, всё ли у меня в порядке, позвал и маму, и бабушку Нину, и дедушку Валю. Растревоженные новостями от тёти Вики, они тоже не спали. Не торопились паниковать, но, конечно, переживали, и папа связался с болгарскими филокартистами – попросил их выяснить, что там за орнитологическая программа в Бургасе, а ещё он на всякий случай забронировал себе билет в Болгарию, и уж не знаю почему, но, услышав об этом, я не сдержала слёз.
Я рассказала им всё. Даже то, о чём могла бы умолчать, вроде ночёвки в книгохранении на Бородинской и пещерного камина в Приюте контрабандиста, куда провалился Гаммер. Спешила, сбивалась. Говорила то про Заливино, то про Маджарово, и в этой мешанине сторож заливинского маяка чуть ли не под ручку ходил со сторожем Гнезда. Вот как тут сжато обрисовать, что со мной стряслось за последние восемь месяцев?! А главное, я вдруг поняла, что путаюсь в датах и очерёдности событий. Разволновавшись, ненадолго притихла. Мама меня успокоила. Я отдышалась и описала наши приключения более или менее упорядоченно. Вновь порадовалась, что общаюсь с Калининградом без видео. Впервые упомянув Смирнова, не хотела и представлять, какой ужас отразился в глазах бабушки Нины.
Когда мы попрощались, в Родопах рассвело.
Обманывая родителей, бабушку и дедушку, я словно носила тесные сапоги, полгода не снимала их ни днём, ни ночью, а теперь сняла – размяла ноги, помыла и вытянула сохнуть под ласковым солнцем. Образ не лучший, но я действительно испытала нечто подобное, хотя носить сапоги по полгода мне не доводилось, да и там уже всякие болячки появились бы, какие-нибудь гнойники, и надо бы ехать в больницу, а не валяться под солнышком… В общем, образ дурацкий. Да это и не важно! Важно, что после разговора с Калининградом я целый час ходила с блаженной улыбкой. Ходила бы и дольше, но завалилась спать в опустевшей мансарде.
Выспавшись, опять позвонила папе, чтобы расспросить о Смирнове. Мы ещё дважды созванивались, и я выяснила, что папа вспоминает детские годы с теплотой, только они ему кажутся чужими, подсмотренными в голове другого человека, будто он сам не был тем мальчиком, а Смирнов не был его отцом. Звучит печально…
Смирнов возился с единственным сыном, читал ему книжки, рассказывал о своей работе механиком в порту, а в конце восьмидесятых, когда папе исполнилось двенадцать, отношения в семье резко изменились. В действительности, наверное, не резко, но папе показалось, что резко. Советский Союз затрещал по швам, и Смирнов уволился из порта. Хватался за любую, даже самую неприглядную возможность заработать. Бабушке Нине это не нравилось, как не нравилось и то, что муж теперь, не предупредив, исчезает на два-три дня, почти не общается с сыном и сердится, если жена допытывается, откуда он приносит деньги и украшения, которыми пытается её задобрить.
Бабушку Нину ужаснуло, что Смирнов связался с Табором и затеял незаконно перевозить из Польши игровые автоматы, а через два года за ужином, прервав очередную ссору, он невпопад бросил на стол ключи от купленной им квартиры в Москве. Переезжать из Полесска бабушка Нина отказалась, и Смирнов, обозлившись, пропал. Мог бы и не возвращаться, но через месяц вернулся с путёвками в Болгарию. Захотел помириться с женой. Пообещал ей, что станет прежним. По крайней мере попробует. И поначалу поездка складывалась хорошо. Они втроём загорали на пляже, ездили на экскурсии, но как-то утром Смирнов сказал, что должен по делам ненадолго улететь в Польшу, и они с бабушкой Ниной опять поругались. И вроде бы только что шутили, смеялись, а тут моментально сцепились, и папа никогда прежде не слышал, чтобы они кричали с таким остервенением. Смирнов ударил бабушку Нину, и они оба замолчали. Поняли, что их семья разрушена.
Вернувшись в Полесск, они развелись. Смирнов оставил полесскую квартиру бабушке Нине и уехал к родителям на Украину. Московскую квартиру он вскоре продал, а вырученные деньги попытался отправить уже бывшей жене. Получив от неё отказ, вложил их в какую-то компанию. Папа не забыл, как Смирнов ударил бабушку Нину, и совершенно не интересовался его судьбой, поэтому о «Варяге» узнал лишь от меня.
Ясно, почему бабушка не любила вспоминать Болгарию. Говорить мне правду не хотела, вот и придумала простенькую историю о папиной болезни и «кошмаре с мотанием по местным поликлиникам». Через год после развода она вышла замуж за дедушку Валю, поменяла себе и сыну фамилию и согласилась на переезд в Калининград, в наш дом с деревянной чешуёй. Смирнова с тех пор ни разу не видела, хотя он однажды, уже женившись на Татьяне Николаевне, заявился в Безымянный переулок, чтобы поздороваться с повзрослевшим сыном и, если удастся, восстановить с ним отношения. Папа встретил родного отца как чужого человека, даже не позволил тому повидаться с бабушкой Ниной и подержать меня двухмесячную, а я лежала на руках у мамы и, по словам папы, улыбалась Смирнову, будто чувствовала, что он мой родной дедушка. Впрочем, я вообще была улыбчивым ребёнком, и всем нравилось меня тискать. Это тоже с папиных слов.
Смирнов предложил папе помощь в открытии тогда ещё только задуманной «Почтовой станции Ратсхоф», посоветовал не размещать её в пристройке дедушки Вали и взялся на десять лет арендовать подходящий дом поближе к центру. У нас было плохо с деньгами: папа преподавал историю в калининградском университете, а мама, родив меня на четвёртом курсе, из университета ушла и сидела без работы, – но от помощи Смирнова они отказались. И попросили его больше не приезжать, чтобы не тревожить бабушку Нину. Она так и не узнала, что её бывший муж объявлялся в Безымянном переулке.
Смирнов послушался. Оставил нас в покое, однако незадолго до смерти выразил любовь к первой жене и старшему сыну довольно необычным образом – из воспоминаний о днях, когда они счастливо жили вместе, выстроил стены своего загадочного лабиринта. Превратил головоломку и подсказки «я
