— Хорошо, — произносит он так, словно это само собой разумеется.
— Я еду! Еду! — восклицает она, большими шагами спускаясь с холма; голос ее дрожит от быстрой ходьбы. Джефф напоминает ей адрес и объясняет, что сказать консьержу.
— Скоро увидимся! — говорит Анна и вешает трубку.
Она смотрит на телефон и понимает, что в любую минуту может позвонить Пит; аппарат кажется таким же могущественным и опасным, как вчера, когда она хотела бросить его в Темзу. Однако, прежде чем отключить мобильный, надо что-то сообщить Питу. Она представляет, как он мечется по гостиной, беспокоясь, куда она делась. Анна ему сочувствует, но не более; у них ничего не получится, и он в глубине души наверняка это знает — так же как она всегда знала о нем и Заре. Она отправляет ему сообщение из одного слова: «Прости», затем Заре — из трех слов: «Я не могу». После чего выключает телефон и продолжает путь к шоссе. Ей приходит в голову, что мобильник, может, придется снова включать, если, скажем, в городе пробки или не получится поймать такси. Но оказавшись на магистральной улице, Анна видит приближающееся черное авто, словно сама судьба помогает ей осуществить намерение. Буквы «ТАКСИ» светятся оранжевым цветом, девушка голосует, и машина услужливо тормозит возле нее.
Тридцать пять минут спустя Анна поднимается в лифте, на дисплее перескакивают цифры, и у девушки захватывает дух. На двадцать втором этаже она находит квартиру 176 и уже собирается постучать, но решает сначала избавиться от жевательной резинки; обнаруживает на площадке низенькое хромовое ведро для мусора, выбрасывает жвачку туда и наконец стучит. Дверь со щелчком распахивается, на пороге появляется Джефф и мягко, с уважением произносит:
— Анна-81.
Он в незаправленной белой рубашке и бежевых брюках. Какой он привлекательный, думает Анна. Каждый раз это ее удивляет.
— Привет, Джефф.
Он отступает в сторону, пропуская девушку внутрь; они проходят по короткому коридору, ведущему в просторную гостиную; слева, по периметру устеленного ковром углубления в полу располагаются диваны, справа — сверкающая кухня: матовая сталь и кафель, стена густо выкрашена черной краской. Анна останавливается и озирается. А Джефф довольно богат. Она догадывалась, что деньги у него водятся, но не предполагала, что он так хорошо обеспечен.
— Рад тебя видеть, — говорит Джефф, слегка кивая.
— Взаимно.
Они произносят это чопорно, словно на какой-то церемонии. Анна довольна, что выбросила жвачку, но ощущает какую-то неловкость: то ли она иначе все себе представляла, то ли реальная ситуация просто слишком реальна. Она смотрит на свои новые сапоги и пытается справиться со смущением.
— Итак, ты хотела посмотреть на город? — Джефф указывает рукой в сторону кухни, и Анна обнаруживает, что черная стена — на самом деле огромное стекло. Она идет туда, и сначала в окне отражаются кухня и сама девушка, но затем Анна видит скопище белых и желтых огней, бесчисленных, как звезды в чистом ночном небе, собранных гроздьями, располагающихся слоями. От внезапного осознания высоты и расстояния у Анны перехватывает дыхание. Она подходит к стеклу и через несколько мгновений узнает среди мерцающего хаоса достопримечательности города. Лондонский глаз — поставленный на бок тонкий сиреневый круг. Вестминстерский дворец — янтарная громада, раскинувшаяся вдоль реки. Собор Святого Павла — крошечный купол с белым кончиком, угнездившийся среди небоскребов.
— Как на ладони, — восхищается Анна. Она смотрит на северо-запад; там, ближе к брезжащему горизонту, находится Килберн. Она догадывается, где именно, и закрывает вид на него пальцем, прижатым к стеклу. Невероятно — дом, район, пригород, все пространство, которое обычно окружает ее, теперь помещается под подушечкой пальца. Так изменить точку зрения мог бы, наверное, полет в космос, и в каком-то смысле она совершила его: взмыла в темное небо и приземлилась на новой планете, планете Джефф.
— У тебя есть дети? — интересуется она.
— Дочь, — отвечает Джефф. Он отражается в стекле: стоит, опираясь на кухонный стол, и наблюдает за ней. — Ее зовут Клара. Ей одиннадцать. Живет с матерью в Аргентине.
Анна кивает и ничего не говорит. Ужасно. Она почти ничего не знает о Джеффе, но, может, он и не собирается ничего рассказывать. Он хочет легких, ни к чему не обязывающих отношений — и не имеет представления, что это за день для нее и на какой дерзкий поступок она решилась. Девушка опасливо разглядывает его отражение — вдруг ему не понравился ее вопрос, — но Джефф, напротив, выпрямляется и идет к ней. Она протягивает руки за спиной, приглашая его, и они одновременно подаются друг к другу: она оборачивает его длинные руки вокруг своей талии, как пояс, он прижимает ее к себе и целует в затылок. Да, да, прикосновение, думает Анна, приникая к Джеффу. Она чувствует его дыхание у своего уха, а спиной ощущает биение его сердца, и трепет, словно от легкого электрического удара, пробегает по ее телу. Их тени в стекле сливаются воедино. И все же она испытывает не сексуальное желание или не только его. Это чувство основательнее. Их ласки удовлетворяют иной, глубоко скрытый голод. И это ощущение больше, чем что-либо другое, доказывает обоснованность индекса: они не торопятся. Анна смотрит на отражение в стекле, и над их головами вспыхивает число 81.
— Что ты думаешь о Греции? — спрашивает она.
— Это моя любимая страна. Всегда хотел там жить.
Анна смеется. Джефф спрашивает почему, и она отвечает, что это неважно. Ничто не имеет значения. Она опять прижимается к нему и чувствует, как тонет, плавно опускается вниз; все еще стоя на ногах, она погружается в сон, который и не сон вовсе, но какое-то дремотное состояние, пока Джефф внезапно не произносит забытую фразу из ее детства:
— Пойдем. Пора баиньки.
— Так говорила моя бабушка.
— Моя говорила: «Пора в объятия Морфея».
Анна смеется и признается, что устала.
— У меня был долгий день. Давай постоим еще чуть-чуть.
Они продолжают стоять, и Анна думает, что день и правда выдался долгим; утро было давным-давно, и сейчас оно кажется ей таким же далеким, как самый дальний мерцающий огонек
