Нет, боли Ольга уже не чувствовала – она вообще пересталачувствовать собственное тело. Теперь она была чем-то совершенно другим: словнобы пустотелой фигурой из стекла, железа, чугуна (в общем, чего-то твердого,ничуть не похожего на мягкую человеческую плоть). И в эту пустую изнутри статуюсквозь образовавшуюся пониже ключиц дыру прямо-таки ударил могучий поток, то лиобжигающий, то ли холодный…
Дыра оказалась чересчур мала для обильного потока, исознание, оставшееся вполне человеческим, замутило, затопило, залило непонятноеощущение. Словно бы по краю дыры отлетали под напором куски статуи, а поток,ударяя изнутри в неровности, изгибы и впадины статуи, пенился, брызгался,взметался, ударил в макушку изнутри, обдал изнутри пятки, спину, другие, менеепрезентабельные части тела, взрываясь мириадами то ли искорок, то ли пузырьков,наподобие тех, что играют в бокале дорогого шампанского…
Всего несколько мгновений – и этот странный поток залил,захлестнул, заполнил ее тело…
Вот именно, тело. Ольга вновь чувствовала себя человеком,пальцы на руках согнулись послушно, стоило ей этого захотеть, голова исправноповернулась вправо, где Ольга увидела в высоком зеркале себя с головы до пят –прежнюю, ничуть не изменившуюся, с нормальным цветом лица, привычным обликом…
Как налетело, так и схлынуло. Медальон уютно лежал на теле,повыше ложбинки меж грудями, пониже ключиц, он не обжигал и не леденил, развечто казался чуть теплым, но это могло и примерещиться после таких ощущений…
Все с ней было в порядке. И даже более того, показалосьвдруг…
Еще не веря в такое счастье и боясь радоваться преждевремени, Ольга замерла тихонько, как мышка, прислушиваясь – то ли кокружающему, то ли к себе. Застыла, словно слепой, оказавшийся в каких-топеремежаемых провалами буреломах, где всякое неверное движение грозит увечьем,если не смертью.
Но потом, ощутив знакомое подрагивание (бесполезно ипытаться объяснить человеческими словами, чего это касалось – рассудка,мускулов, внутренностей), уже не сомневалась ни капельки.
В ней бурлил, приплясывал и притопывал, словно застоявшийсярезвый конь, нежданно вернувшийся дар.
Едва не обезумев от радости, она не сдержалась – и выпустилав гостиную могучую, подвластную ей силу. Подпрыгнули и с глухим стукомзаплясали незажженные шандалы на столике у окна, а незапертое окнораспахнулось, захлопнулось, снова отворилось, гремя рамами, дребезжа стеклами.Взметнулись, прижимаясь к потолку, занавески, мебель заколотила ножками пополу, подскакивая и ерзая, выдвигались-задвигались ящички комода, распахнулисьдверцы платяного шкафа, вся висевшая там одежда, как мужская, как и женская,вылетела наружу, словно выброшенная беззвучным взрывом, тоненько звякалибезделушки на туалетном столике, флакончики и коробочки с румянами, встав надуло, волчком крутнулся жилетный пистолет…
Опомнившись, она прекратила все это. И вовремя – снизупослышался осторожный голос Тулупова:
– Ольга Ивановна, у вас все в порядке?
Выйдя из комнаты и перегнувшись через перила, она спокойноответила:
– Совершенно. Это ветер распахнул окно, я ужезатворила…
Внизу успокоено затихли. Ольга лихорадочно перебирала все,чем владела прежде, будто домовитая хозяйка, после долгого отсутствияпроверявшая содержимое шкафов и сундуков, кухонных ларей и денежных ящиков…
Ольга остановилась, не завершив пересчета. И так ясно было,что к ней вернулась прежняя сила, она вновь стала колдуньей с нешуточнымвозможностями и…
Запустив пальцы в расстегнутый ворот рубахи, она коснуласьмедальона, шепотом, словно боясь кого-то или что-то спугнуть, спросила:
– Это из-за тебя?
Ответа она, разумеется, не дождалась. Медальон смирнехонькопокоился на прежнем месте, и от него, положительно, исходило едва уловимоетепло.
И тогда Ольга поступила не по-колдовски, а чисто по-девичьи– упала в кресло и тихонечко расплакалась, утирая слезы ладонями и хлюпаяносом, – слишком много пришлось пережить, слишком неожиданным оказалосьвозвращение того, с чем она уже мысленно рассталась навсегда, смирившись сутратой.
Откуда-то сверху послышался язвительный голосок:
– Ну конечно, что от вас, от людей, ждать…
Ольга вспыхнула, подняла голову, в спешке утирая со щекпоследние слезы. Нимми-Нот, уютно расположившись на верху платяного шкапа,смотрел на нее с непонятным из-за покрывавшей мордашку шерсти выражением,повиливая хвостиком и покачивая правой ногой.
– Тише ты! – фыркнула Ольга, моментально овладевсобой. – Внизу услышат!
– Вот глупая… Не услышат. Я так говорю, что не услышат.
– Ты что, все время был здесь?
– Ну конечно. Тут уютнее, чем… чем в обычном логове. Яполагал, прости, ты уже не вернешься и дом долго заброшенным простоит, чего жтогда не поселиться…
– А почему сразу не вылез?
Мохнатый коротыш помялся, но в конце концов сказал неохотно,чуть отворачиваясь:
– Я ж видел, что ты теперь простец. А зачем ты мнетакая, уж прости. Разговоры разговаривать? Такой уж мир: каждый сам за себя, осебе в первую очередь думает…
– У людей это называется – эгоизм, – сказала Ольгавесело.
Нимми-Нот рассудительно возразил:
– Это у всех называется житейской практичностью. Но яочень рад, что ты опять загорелась. Когда ты прежняя, с тобой можноразговаривать, у тебя можно найти приют. Всякому уютно в обществе хоть чуточкусебе подобных, а с чужими – наоборот…
– Философ! – фыркнула Ольга.
– Я просто-напросто умудрен житейским опытом, –серьезно сказал Нимми-Нот. – Поживешь с мое… хотя нет, куда тебе. Поживешьподольше, сама наберешься мудрости.
Ольга задумчиво протянула:
– Вообще-то в комнате было бы гораздо уютнее, если быты висел, прицепленный хвостом к люстре…
Но она не успела шевельнуть пальцами, чтобы привести висполнение свою мысль, – послышался стук колес, и возле самой калиткиостановился, судя по звуку, экипаж… в любом случае, не телега ломовогоизвозчика, а что-то полегче.
Ольга подскочила к окну. Было уже совсем темно, но онаувидела, как с казенного вида пролетки слез гусарский вахмистр (уже в годах,кряжистый, усатый), держа в одной руке два плоских ящика, крайне смахивающих напистолетные, а в другой корзинку с торчащими из нее осмоленными горлышкамибутылок. Он подошел к калитке и, озираясь, тихонько постучал. Живо выскочившийво двор Тулупов, держа руку на эфесе сабли, чуть приоткрыл калитку, сторожковыглянул – и тут же распахнул ее во всю ширь. Обменявшись с прибывшимнескольким словами, он забрал у него пистолетные ящики и корзинку. Ольгаулыбнулась: Василий Денисыч, истый гусар, вместе с оружием прислал часовым иполдюжины бутылок, чтобы веселее было коротать ночь. Вообще-то уставукараульной службы это решительно противоречит (Ольга, прежде чем выступить воблике корнета, многое прочитала, чтобы не выглядеть невеждой и не дать поводадля подозрений), ну да для двух бравых гусар, привыкших не только бороться сзеленым змием, но и побеждать, такая винная порция – что слону дробина…
