а он… – Фанни-младшая громко заревела, и мать покрыла ее лицо поцелуями. – Смотри, милая, какой у тебя папаша чудесный! Стоит тут как столп, желтый толстяк, и собирается продать тебя какому-то узкоглазику? Так ведь?
– Да ты… ты… ты сама узкоглазая, дура!
– Врешь! Я – белая, и честная притом, и…
Он зажег сигарету и спокойно улыбнулся. Внезапно Фанни поняла, что спорить и умолять его бесполезно, все равно что кричать в безразличную бездну, у которой нет ни нервов, ни сердца. И тогда, как это бывает у женщин, малое зло затмило большое.
– Ну да, ты прав. Я сама узкоглазая, хотя не совсем, и лучше б я ей не была! Но поэтому я и знаю, почему ты мне ничего не подарил, когда малышка Фанни родилась, – потому что она девочка! Как будто это я виновата! Да-да, я знаю, все знаю, что значит, когда узкоглазые не дарят жене подарков, когда она рожает! Я, значит, лицо потеряла, так это называется? А я-то думала, ты копишь малышке Фанни на школу! Ну так я тебе вот что скажу – ты возьмешь и откроешь этот свой ресторан на окраине города и подаришь мне подарки! Браслет подаришь, и не из этого вашего дешевого китайского нефрита, а из настоящего, ясно? Золотой, с бриллиантами, так-то!
Она все еще говорила, когда Хон Фа молча, с улыбкой вышел из комнаты, спустился по скрипучей лестнице и успокоил свои нервы чашкой пряного чая в «Месте Сладостных Желаний и Райских Забав».
Она бросилась к окну, распахнула его и высунулась наружу. Ее волосы окружали ее лицо как лучезарный, но лохматый нимб, свободное платье сползало с ее роскошных плеч, а фиалковые глаза пылали огнем ненависти.
Она закричала вслед его толстой удаляющейся спине:
– Браслет, значит, купишь мне, понял? Золотой, с бриллиантами, желтая ты свинья!
Как раз в этот момент Юн Лон прошел мимо их дома. Он услышал Фанни, поднял голову и галантно ее приветствовал, как обычно. Но на этот раз он задержался, вместо того чтобы идти дальше своей дорогой. Несколько секунд он смотрел на Фанни, на мягкие очертания ее шеи и плеч, на тонкий и бледный овал ее лица и ее алые полные губы, на ее маленькие белые ровные зубы и темно-синие глаза. В свете фонаря широкие рукава ее халата трепетали на ветру, подобно крыльям огромной розовой бабочки.
Фанни инстинктивно перехватила его взгляд. И сквозь ярость и боль она инстинктивно вспомнила старую мысль: «А узкоглазый-то красавчик!»
И, сама не понимая, что делает, она произнесла эту мысль вслух.
– Красавчик! – яростно прошептала она, но ее звонкий шепот спустился к адресату сквозь облака запахов, стоявших на Пэлл-стрит.
Юн Лон улыбнулся, приподнял свой аккуратный котелок и пошел своей дорогой.
Вечер за вечером Фанни возвращалась к одной и той же теме, улещивала, ласкалась, угрожала и проклинала:
– Послушай-ка, узкоглазенький…
Но с таким же успехом она могла спорить со сфинксом. Ее неизменно улыбающийся повелитель падал в удобное кресло-качалку и покачивался в нем, отталкиваясь пальцами ног, обутых в войлочные туфли. Из угла его грубого обвислого рта свисала сигарета, а у локтя стоял бокал тепловатого рисового вина. Хон Фа следил за женой, как будто перед ним кружился некий экзотический жук, которому опалили крылья. Она его забавляла. Но со временем от постоянного повторения забава приелась, и Хон Фа в истинно китайском духе решил предъявить официальную жалобу Брайану О’Нилу, хозяину салуна на Бауэри, который называл себя дядей Фанни.
Для этого блудного сына Эрин жизнь была весьма радостной последовательностью маленьких удобств и маленьких приятных грехов. О’Нил от души посмеялся и сказал, что его «племянница» была излишне сентиментальна и чертовски глупа.
– Побей ее! – спокойно посоветовал он Хон Фа. – Отлупи как следует, и она будет есть у тебя с руки, брат!
– Значит, это ваше официальное разрешение как главы ее семьи?
– Само собой. Погоди, я дам тебе свою плетку. Фанни с ней хорошо знакома.
Наг Хон Фа принял как совет, так и плетку. Тем вечером он сильно побил Фанни и повторял процедуру каждый вечер на протяжении недели, пока та не успокоилась.
Фанни вновь стала образцовой женой, и в мощную грудь ее супруга вернулось счастье. Даже социальная работница мисс Раттер это заметила.
– Истинная любовь – вот источник нерушимого мира, – говорила она, когда видела, как семья Наг Хон Фа идет по Пэлл-стрит с маленьким Брайаном впереди и девочкой на руках матери.
Наг Хон Фа великодушно прощал своей супруге ее женское тщеславие. Однажды вечером она пришла домой, раскрасневшаяся и радостная, и показала ему браслет, сверкающий на запястье.
– Ты не думай, узкоглазенький, это не настоящие бриллианты с золотом! – объяснила Фанни. – Это я на свои сбережения купила – ты ж не против? Зато представь, как все соседи будут думать, что он настоящий и что это ты мне подарил!
Он улыбнулся и схватил жену за колено, как в старые добрые времена.
– Да, да, – сказал Хон Фа, перебирая второй пухлой рукой ее ярко-золотистые кудри. – Конечно, носи. Может быть, если ты родишь мне второго сына, я подарю тебе настоящий браслет – с настоящим золотом и настоящими бриллиантами. А пока носи эту безделушку.
Как и прежде, Фанни не забывала о потребованной ею свободе улиц и городских огней. Хон Фа ни капли не возражал, ведь он дал ей обещание перед свадьбой. Он со своей стороны, как человек справедливый, досконально выполнял свою часть сделки.
Брайан О’Нил, которого Хон Фа случайно встретил в магазине подержанных товаров Секоры Гарсия, сообщил ему, что Фанни вела себя как полагается.
– Та порка ей совсем не повредила, дорогой племянник, – сказал Нил. – Она себя держит. Боже, храни любого малого, что попробует вокруг нее увиваться. – Он фыркнул, вспомнив финского матроса, которому пришлось внезапно и бесчестно дезертировать из задней комнаты салуна с широкой царапиной на лице и горькими словами о всем женском роде на устах. – Да, Богом клянусь, она себя держит! Сидит себе и сидит со стаканом джина и старой подружкой Мэми Райан и болтает с ней часы напролет. О тряпках небось, о чем же еще?
Конечно, время от времени Фанни возвращалась домой слегка навеселе. Но Наг Хон Фа был китайцем и поэтому милостиво закрывал глаза на подобные маленькие промахи с ее стороны.
– Жена-пьяница, что умеет готовить, мыть детей и держать язык за зубами, лучше трезвой жены, что источает добродетель, но при этом не может помыть посуду, не разбив тарелки, – сказал он Наг Хоп Фату, семейному ясновидящему. – Честная
