мешать.
– А что будет с матросами и гребцами с захваченных пиратами судов? – снова спросил Нерва.
– Требаций уже договорился с киликийскими работорговцами, которым наши люди будут сбывать этот товар по самой низкой цене… Жаль несчастных, но что поделаешь? Не нами устроен этот несправедливый мир, в котором крупная рыба пожирает мелкую.
– Хорошо, – в раздумье произнес Нерва. – Завтра ты явишься ко мне за окончательным ответом. Что же касается моего трибуна…
– Обещаю в ближайшие несколько дней доставить его в Гераклею, – поспешил ответить Мемнон.
– Я хочу, чтобы Тициний остался в убеждении, что он выкуплен из плена за немалые деньги и, разумеется, обязан этим только мне. У меня большая нужда в преданных людях. Пусть думает, что я ничего не пожалел, чтобы вытащить его из беды. Он может понадобиться в нашем деле.
– Постараюсь сделать все, чтобы оставить его в этом убеждении.
* * *
Мемнон ушел от претора со смешанным чувством торжества и не очень большой уверенности в том, что Нерва действительно пойдет на преступление, за которое в случае разоблачения ему грозила бы в Риме кара куда более серьезная, чем просто изгнание за пределы Италии. Настораживало то, что он даже не стал торговаться из-за процентов. Конечно, от этого беспринципного субъекта можно было ожидать чего угодно. Но Мемнон интуитивно чувствовал, что его расчет на жадность и корыстолюбие римлянина полностью себя оправдал. О том, как отнесется Требаций к замене публикана на самого претора Сицилии, Мемнон почти не думал. Вероятнее всего, он будет этим даже доволен. В отличие от Клодия Нерва обладал несравнимо большими возможностями. Главное, в его полном распоряжении были деньги, присланные ему из Рима на закупку сицилийского зерна. Если претор не струсит, дело пойдет без особых помех.
Нерва же после ухода пиратского посланника долго раздумывал, потом призвал к себе своего отпущенника Аристарха и без обиняков рассказал ему обо всем.
Это предприятие показалось Аристарху слишком рискованным. Старик явно заробел.
– Дело-то опасное, – промолвил он.
– Что тебя беспокоит?
– Если все раскроется… – начал отпущенник, но Нерва его перебил:
– Клянусь Юпитером Императором! Только избавь меня от бабьих причитаний! «Если все раскроется»! Никакого «если» не должно быть! Я уже принял решение. Ты только представь себе, какие деньги сами плывут к нам в руки! Это не какой-нибудь проагор Центурип, который может выложить не больше десяти тысяч драхм за то, что не поставил статуи в палестре по условию завещания! Неужели не понимаешь, что речь идет о четырехстах пятидесяти аттических талантах? Это же больше одиннадцати с половиной миллионов сестерциев!..
– От такой суммы любая голова закружится! – прошептал Аристарх.
– Гладиатор прав! – продолжал Нерва, прохаживаясь по комнате. – Возможно, по возвращении в Рим мне придется держать ответ за то, что произошло в Сицилии во время моего управления. Я имею в виду нарушенное мною постановление сената и этот проклятый мятеж рабов. Обвинители найдутся. Я нажил себе врагов не только в Сицилии, но и в Риме. Не исключено, что меня лишат «воды и огня». Печальный исход – тут ничего другого не скажешь. Но, по крайней мере, я буду, находясь в изгнании, купаться в роскоши, обосновавшись в какой-нибудь провинции, да и твоя старость, мой Аристарх, будет обеспечена. Следует подумать также о твоем сыне, которого уже пора выводить в люди… И в конце концов – пропади он пропадом этот Рим! Лучше уж в Массилии или в Афинах вести жизнь, полную удовольствий, чем прозябать в Риме, подсчитывать доходы и превышающие их долги, со страхом думая о завтрашнем дне… Нет, решено! Завтра на рассвете я отплываю в Тавромений. Там я постараюсь собрать настоящее войско, и, может быть, мне еще удастся навести здесь порядок до окончания срока моих полномочий. А ты оставайся здесь, в Гераклее. С завтрашнего дня будешь иметь дело с одним весьма приятным на вид молодым человеком, в котором очень трудно распознать закоренелого пирата и головореза. Будь с ним настороже! Похоже, этот ловкач способен и коршуну на лету когти обрезать. Со мной будешь держать связь только через Марка Тициния…
– Тициния? – переспросил Аристарх в растерянности. – Но ведь он, как я слышал…
– Тициний в плену у мятежников. Я уже договорился о его выкупе. Сумма, признаться, немалая, но кто его выручит, кроме меня. Вы все думаете, что я жаден и трясусь над каждым сестерцием. Но я никаких денег не пожалею, если нужно оказать помощь верному мне человеку, попавшему в беду…
В отличие от патрона у Аристарха выбора не было. Ему пришлось повиноваться и делать то, что приказано.
Мемнон же, переночевав в гостинице, утром следующего дня, как и условился с Нервой, вновь пришел в дом гераклейского проагора.
В портике дома александрийца поджидал раб-домоправитель, который провел его в ту самую комнату, в какой накануне происходил разговор между ним и претором.
Мемнон думал, что продолжит переговоры с Нервой, но ошибся. Вместо претора его принял старик-отпущенник, назвавшийся Аристархом, который сообщил ему, что Нерва и все солдаты его когорты с рассветом отплыли на кораблях в Тавромений, а он, Аристарх, оставлен в Гераклее как доверенный человек претора.
Только теперь Мемнон окончательно уверился в том, что его затея, поначалу ему самому казавшаяся почти невыполнимой, увенчалась блестящим успехом.
Старый отпущенник Нервы оказался человеком умным и проницательным – все понимал с полуслова. Он сообщил, что порожние грузовые суда и деньги за первую партию зерна прибудут в Гераклею примерно через десять дней. Со своей стороны, Мемнон согласился с тем, что все издержки по разгрузке и позгрузке судов возьмут на себя пираты. Он уже просчитал, что расходы на рабочую силу будут не так уж велики, если сами пираты будут трудиться не покладая рук вместе с рабами, которых можно будет нанять у богатых горожан…
Мемнон задержался в Гераклее до двадцатого дня гекатомбеона (5 августа). Он дождался, когда в гавань прибыла первая кибея с зерном, захваченная флотилией Блазиона. Пираты привели ее поздно ночью, и сразу же началась перегрузка зерна из кибеи на порожние суда, прибывшие по приказу претора из Мессаны. Мемнон лично руководил всеми работами и был свидетелем потопления кибеи, этого большого и тихоходного грузового корабля. В следующую ночь после разгрузки кибеи матросы с «Амфитриты» и нескольких других пиратских кораблей отвели ее на две мили от берега, прорубили в ней днище, после чего она тихо опустилась на морское дно.
А вскоре после этого в Гераклею прибыл оправившийся после болезни Гай Цестий. Мемнон с чувством большого облегчения сдал ему все «дела», тепло распрощался с Аристархом, к которому привык и даже привязался как к умнейшему собеседнику, и покинул город на легком быстроходном корабле, следовавшем в Финикийский Порт. Он высадился на берег близ Камарины. Оттуда, купив хорошего молодого скакуна, он верхом отправился под осажденную Сальвием Моргантину.
В поясе у него после покупки коня оставалось еще около сотни золотых монет, включая те деньги, которые он получил после первого расчета за доставленное Блазионом в Гераклею зерно. Старый пират с щедростью расплатился и с ним, и со всеми участниками первого похода к берегам Италии. В Новую Юнонию он отправил около тридцати пяти талантов. Доля сицилийского претора составила свыше одиннадцати талантов.
Забегая вперед, отметим, что это превосходно организованное совместное предприятие критских пиратов и претора Сицилии продолжало успешно действовать почти до конца года. Тайну этого дела вряд ли удалось бы раскрыть даже самым дотошным римским следователям. Нерва прекратил свое сотрудничество с эвпатридами моря не раньше, чем все сорок миллионов сестерциев, присланных ему из Рима, были «потрачены» на закупку зерна, регулярно поставляемого Блазионом в Гераклею, и честно поделены согласно договоренности между двумя заинтересованными сторонами.
Публий Лициний Нерва, «заработавший» на этом деле свыше четырехсот талантов и ставший одним из самых богатых римлян, в течение нескольких лет после своего сицилийского наместничества жил под страхом суда за вымогательство, а также за бесталанное ведение войны с рабами, но ему повезло самым невероятным образом: из-за развернувшихся в то время грозных событий, связанных