деловым предложением! Да он в своем ли уме? У римского претора не может быть никаких дел с пиратами!
– Если позволишь, я изложу суть его предложения, – спокойно произнес Мемнон.
– Ну, что ж! Посмотрим, что там задумал твой архипират. Выкладывай! Только покороче!
– Ты, конечно, уже знаешь, какая беда приключилась с римским всадником Публием Клодием?
– Да, жаль беднягу! Он был моим большим приятелем, и, клянусь Юпитером Капитолийским, за это гнусное злодейство я прикажу распять всех его рабов, когда они попадут мне в руки… Но почему ты напоминаешь мне о Клодии? Говори без загадок, гладиатор! У меня нет времени их решать.
Мемнон стал рассказывать претору о том, в каких тесных отношениях с пиратами, причем уже давно, находился Клодий и сколько высокопоставленных римлян попало в руки Требация по его наводке. Он в точности перечислил их имена.
– Кстати, – продолжал он, – в конце прошлого года Клодий побывал в провинции Африка, и не без его участия пираты подстерегли и захватили корабль претора провинции Луция Беллиена, за которым римские изгнанники-гракхианцы давно уже вели охоту, чтобы отомстить за Летория, убитого им на Сублицийском мосту. Как ты уже, наверное, слышал, Требаций приказал утопить претора в море…
– И я должен верить в причастность к этому злодейству уважаемого и достойного римского всадника Публия Клодия? – насупился Нерва.
– Клодий когда-то был очень беден и стал богатым человеком только благодаря своим друзьям с Крита. Но он стал бы в десять раз богаче, если бы успел осуществить свой последний замысел…
– Ты сказал «в десять раз богаче»? – заинтересованно спросил Нерва. – Полагаю, это твое преувеличение. Я очень хорошо знаю, что Клодий был одним из самых богатых сицилийских откупщиков, и для него стать богаче в десять раз означало бы превзойти в богатстве самого принцепса сената Эмилия Скавра.
– Я нисколько не преувеличиваю, и ты поймешь это, если выслушаешь меня.
И Мемнон во всех подробностях рассказал Нерве о «плане Клодия».
Нерва слушал внимательно, не перебивая рассказчика.
Когда Мемнон умолк, Нерва сказал:
– Я не верю ни одному твоему слову. Кроме того, Публия Клодия больше нет, и я не понимаю, о чем тут толковать.
– Клодий мертв, но остался его превосходный замысел стоимостью в сорок миллионов сестерциев, – напомнил Мемнон.
– Ах, вот оно что!.. Так твой архипират решил, что претор Сицилии послужит ему прекрасной заменой, не так ли? – воскликнул Нерва, изображая на своем лице праведное негодование. – Да не свихнулись ли вы там все, пиратские отродья? Ты явился ко мне с этим дерзким предложением, рассчитывая на то, что захваченный в плен военный трибун будет достаточным ручательством твоей безопасности? А что если я поступлю, как истинный римлянин, и плюну на трибуна, попавшего в постыдный плен к мятежным рабам? Что если я прикажу заковать тебя в цепи и после пыток распять на кресте? Что ты на это скажешь, мой наглейший и бесстрашнейший гладиатор?
– Что тут скажешь? – пожав плечами, невозмутимо ответил Мемнон. – Распяв меня, ты поступишь в духе римских обычаев и присущей вам, римлянам, спеси, но вопреки здравому смыслу. Полно, зачем тебе это? Нет, Публий Лициний, я особенно не беспокоился за свою голову, когда шел к тебе. Я рассчитывал не только на твою стесненность в деньгах, о чем я хорошо наслышан, но и на твое благоразумие. Ты не похож на человека, который способен погубить своего военного трибуна, а заодно и безвестного беглого гладиатора из-за одной лишь оскорбленной римской гордыни. Скажу откровенно, сейчас я думаю не о том, как бы мне выбраться живым из Гераклеи, а только о том, как мне поскорее убедить тебя принять предложение Требация, которое сулит тебе баснословную выгоду. Подумай сам! Ты без всякого риска для себя получаешь свои тридцать процентов из тех сорока миллионов сестерциев, которые присланы тебе сенатом на закупку зерна в Сицилии. А ведь это свыше четырехсот пятидесяти талантов!
Говоря это, Мемнон внимательно следил за тем, какое впечатление произведет на римского претора каждое сказанное им слово, и особо отметил про себя, что глаза Нервы вспыхнули алчным огнем, когда он услышал, какую сумму составит его доля в опасном предприятии.
– Наглость твоя не имеет границ, – сказал Нерва, заерзав в кресле. – Но меня разбирает любопытство: что ты еще скажешь римскому претору, чтобы склонить его к столь неслыханному преступлению?
– Положение в Сицилии становится все более угрожающим, – продолжал Мемнон бесстрастным тоном. – Под Гераклеей хозяйничают мятежники во главе с Сальвием, под Сегестой собирает тысячные толпы рабов киликиец Афинион. Война уже началась. Она, может быть, будет еще страшнее той, что потрясала Сицилию тридцать лет назад. Ты и сам понимаешь, что тебе не управиться с рабами до конца срока твоих полномочий, и по возвращении в Рим тебя могут ждать большие неприятности. Ты ведь не только за взятку нарушил постановление сената, толкнув рабов к мятежам. Ты своей нераспорядительностью позволил разгореться пламени настоящей войны во вверенной тебе провинции. Этих двух обвинений будет достаточно, чтобы тебя привлекли к судебной ответственности. Вот когда тебе понадобятся огромные суммы, благодаря которым ты сможешь найти для себя лучших адвокатов, подкупить судей, закрыть рот любому опасному свидетелю, а злейших врагов превратить в своих предстателей75! Да зачем я все это говорю тебе? Ты и сам все прекрасно понимаешь! Вспомни о принцепсе сената Марке Эмилии Скавре, про которого в Риме до сих пор говорят совершенно открыто, что он нажил свое огромное состояние на одних взятках, полученных от Югурты. Но кто осмелился обвинить его в чем-либо даже во время суровых судебных процессов по закону Мамилия Лиметана? Говорят, не так давно народный трибун Гней Домиций Агенобарб привлек было его к суду, но Скавр получил оправдательный приговор. И кто бы сомневался в том, что судебная коллегия сделала это не за деньги принцепса.
– Признаться, ты меня искушаешь! – проговорил Нерва, бросив на беглого гладиатора любопытный взгляд. – И откуда у тебя, варвара, столько осведомленности о наших римских делах? Кстати, говоришь ты не хуже любого судебного оратора. Слушая тебя, я представил себе своего недруга Марка Антония, который, возможно, – да не допустят этого бессмертные боги! – с еще большим красноречием будет бросать мне в лицо такие же обвинения, что и ты.
– Я давно уже вращаюсь среди бывших твоих сограждан, которых злая судьба заставила заниматься морским разбоем, и они, поверь, в курсе всего того, что происходит в Риме.
– Говорят, у Требация повсюду, даже в Риме, есть осведомители. Это правда? – живо поинтересовался Нерва.
– О, можешь в этом не сомневаться!
Оба умолкли. Нерва надолго погрузился в свои размышления. Мемнон терпеливо ждал. Наконец претор заговорил:
– Я не могу дать тебе окончательного ответа, пока не посоветуюсь… со своими друзьями.
– В таком деле лучше ни с кем не советоваться, а самому принять решение, – возразил Мемнон. – В нашем приватном соглашении лишние свидетели не нужны. Достаточно одного-двух верных отпущенников или клиентов.
– Ты мне даже нравишься, гладиатор… молод, а сколько в тебе ума, сколько хитрости! – сказал Нерва, глядя на него почти с восхищением, и, помолчав, продолжил деловым тоном: – Насколько я понял из твоих слов, по замыслу Клодия Гераклея должна стать основной перевалочной базой зерна, которое будет туда доставляться вашими людьми.
– Совершенно верно. Если ты примешь наше предложение, тебе следует оставить в Гераклее своего верного человека, достаточно грамотного, чтобы составлять счетные книги. Главное условие соглашения – никакого обмана, строгий учет и честный расчет.
– Если я дам согласие на предложение Требация, таким же непременным условием должно являться то, что закупленное мною зерно будет беспрепятственно доставляться в Рим.
– Ни один корабль с зерном, отправленный в Рим из Гераклеи, не подвергнется нападению. Можешь быть в этом совершенно уверен.
– А киликийцы, исаврийцы и прочие ваши конкуренты? – спросил Нерва.
– Они будут своевременно предупреждены и не станут нам
