так… – он всхлипнул, – свободно…
– Кто отпер двери, Эрик? – мягко спросил Лоренц. Мужчина вытер слёзы кончиками пальцев, не сводя с него глаз.
– Я не знаю, – прошептал он. – Я. Или он. Или мы вместе. Слепой заставил. Просил, просил, говорил. Сказал, что даст ещё. У него было. Совсем чуть… мы подрались. И он забрал.
– Слепой не знает нашего языка, Эрик, – вздохнул юноша. – Кто отпер двери?
– Он, он сказал, сказал! – хрипло воскликнул больной, вжавшись в подушки. – Я знаю! Мы понимали! Он обещал! И отдал ему! Я взял остальное. Не помню, что было… что было дальше… – он захрипел и закашлялся. – Принеси, принеси, болит тело…
– Второй караульный умер, – тихо ответил Лоренц. – Это был яд. Когда говорят с богами, значит… – он вздохнул. – Я видел пустые бутылки там, в подвале. Будь добра, передай своим, чтоб взяли и осмотрели. Вряд ли, конечно, поймут. Не наша это наука… но пусть хоть попробуют. Всегда пограничные дворы были в опасности.
Он встал. Больной в голос зарыдал, увидав, что его надежда выходит со знахарского дома. Своих солдат Лоренц встретил угрюмым лицом. В ответ на молчаливый вопрос Кима он просто покачал головой. Раздался стук копыт и скрип колёс по заледенелой дороге — Иржи возвращался с конюшен. Спохватившись, Лоренц похлопал себя по портупее в поисках денег. В Кипрейку он выезжал с кошелем, но где ж он теперь? Верно, сорвал кто из ушлых слуг в лекарском доме.
– Как вы и велели, Ваше Сиятельство, – Иржи сошёл на землю. – Мне разрешили ещё сгрузить сена для наших конюшен, положил там чутка, – он махнул рукой в сторону телеги. – Сказали, что не надо платить. И так, мол, много всего сделали.
– Глупости, – пробормотал Лоренц. Как некстати вспомнились Олаф и господин Юлис. Не играйте в глупое благородство… – лошади ведь тоже их все, кроме одной. Отправлю после кого с оплатой сегодня ж к вечеру. Нас всего шестеро? Или кто-то пока прощается с деревенскими?
Вояка с завязанной ладонью закашлял сквозь смех.
– Уже, гхм, попрощались, с кем надо было, – он, улыбаясь, отвёл глаза. – Всего обобрала, шельма, даже пуговицы пришлось срезать… – пробормотал он, почесав нос. Лоренц разочарованно покачал головой. От слов солдата стало одновременно тошно и как-то по-доброму забавно. Похоже, хорошо Марта всех подлечила, что они наведывались в кабак к Августине, пока знахарка не видела.
Лоренцу, конечно, хотелось бы, чтоб его провожали песнями и слезами. Как не прощались в родном городе. Но в своей скорой спешке он видел какую-то трусость, бесчестье и слабость, и оттого был каким-то уголком сердца рад, что свидетелей позорного отъезда почти не было. Жители, похоже, собрались в храме, как и просила Марта. А я же и пряжку его оставил в склепе, грустно подумал Лоренц; что ещё может мне напоминать о нём? Хотя что может подсказывать о событиях в Терновке лучше, чем шрам через всю щёку?.. он снова коснулся раны пальцами. На него, верно, будут смотреть теперь с хоть каким-то уважением в армии, и вряд ли назовут ребёнком или калекой. А Катарина… а что Катарина? Здесь — моя семья и мой дом. Здесь меня ждут. Он счастливо улыбнулся, погладив кобылу по шее. Задумался на мгновенье, остановился, стащил с рукава уже порядком потрёпанную повязку с вепрем и повязал её на столбе у ворот.
– Будет вам голова… – пробормотал Лоренц, пришпорив лошадь. – И вы не представляете, насколько счастливым будет её правление.
Впереди, на месте знаменосца, ехал Иржи. Чем он теперь будет заниматься в лагере? Отпускать его в город не хотелось; приставить, быть может, к шатру охраной? Да нет, его же засмеют… следом ехала лошадка с телегой, накрытой сероватым льном. Позади Лоренца ехала ещё одна повозка, на которой сидели трое мужчин.
Говорить не хотелось. Ким попытался было завязать беседу, но сам же первый и умолк. Сердце было не на месте. Мыслями Лоренц остался позади за оградой, где в знахарском доме лежал в беспамятстве Эрик, где заточили под стражу Анну, где всё ещё, верно, висело неснятое тело Юлека. Где в склепе в маленьком гробу с парчовым покрывалом лежал бедный Фрол с проломленными рёбрами. Что мне делать, как поступить, ответь мне, прошу, молил мысленно Лоренц; нет, нет здесь верного ответа, и, каким бы ни стал выбор, он всё равно будет ошибочным. Чем дольше он думал о последних днях в деревне, чем чаще представлял вышитое покрывало и синюшный язык, тем больше терзали его глупые мысли. Родная кровь важна. Эберт не виновен в своём рождении. Если кто и повинен, так это батюшка. Но ведь и Фрол думал так же; и к чему это привело? Вам, первому и законному сыну, легко это говорить… Эберта не воспитывали, как преемника. Он знает своё место. Следующая наследница — Анна-Мария. Но ведь и Юлек знал… сложно, как же сложно! Пожалуйста, дай мне хоть одну подсказку; я пойму, всё пойму! Лоренц коснулся лба пальцами и закрыл глаза. Сколько времени пройдёт прежде, чем он вернётся домой? Сколько ещё дней размышлений у него есть? Дождаться весны, сторговаться за мост, перейти на ту сторону… верно, за это время всё можно будет понять. Он открыл глаза. Начало смеркаться. Впереди замаячило знакомое кольцо телег.
– Почти доехали… – прошептал Лоренц. Вид повозок, столбов дыма от костров и доносившийся шум вселили в него радость. – Иржи, поторапливайся, езжай впереди! – прикрикнул он. – Хоть и без знамени. Пусть нас ждут, – юноша улыбнулся. Как их встретят? Уж здесь-то точно должна быть и музыка, и крики, и шум! Всё то, чего так не хватило в Терновке. Велеть, что ли, отдать ребек Филиппу?
– А ну разойдись! – послышался зычный голос. – Освободить дорогу! Налееево! Пооошли!
На глазах выступили слёзы. Как мало он здесь пробыл, но каким родным кажется это место после деревни! Двое солдат откатили изнутри груженую телегу с дороги. Как только кобыла Лоренца ступила на вычищенную землю внутри пояса повозок, его пальцы перестали дрожать.
– Кем будете? Да сдался мне твой герб, знать не знаю его, пшёл вон от меня! – солдат, стоящий в дневном дозоре, замахнулся на Кима, кивнувшего на повязку. – Куда вас? А, Мерфос, это по тропе вперёд и направо. Телеги оставляем, разгружаем на месте,
