Мерфос. А здесь, до тех пор, пока не прибудет городской наместник, пусть всё решает госпожа Марта. Она, по моему мнению, самый здесь образованный человек. Вы, Августина, тому свидетель, – он чуть поклонился. – Пусть она разрешит всё по справедливости. Может, потребует той же смерти, что и у… тесачок ведь ещё не выброшен? – горько усмехнулся он. – И не думай бежать, в зимней степи всё равно далеко не уйдёшь. Господа, – позвал он стоящих с Мартой караульных, – проводите красавицу!
Девке заломили руки за спину и повели в сторону управы. Августина, манерно высморкавшись в платочек, сгребла оставшихся своих работниц и направилась к пузатому мужику в тёмной одежде.
– Прошу прощения, если вы сочли это малодушным, – Лоренц подошёл к недовольной знахарке. – Вы живёте здесь куда дольше меня, и, я верю, сможете поступить по-справедливости. А я… мы… теперь уже точно сделали всё, – он уставился в землю. – И отбываем в лагерь.
– Кого вы пошлёте к нам на место старосты? – грустно спросила Марта, провожая взглядом пленённую Анну.
– Одну из своих сестёр. В городе им всё равно не грозит ничего, кроме удачного брака. Они хорошо образованны, начитанны и умны, – юноша улыбнулся. – И смогут верно передавать волю нашей семьи. А я сейчас… – он чуть запнулся и снова принялся разглядывать носки сапог. – Я сейчас, пожалуй, отдам распоряжение в храм, чтобы Олафа подготовили к перевозке, – тихо закончил он.
– Ох, ну точно же! – спохватилась Марта. – Вчерашний ваш молодчик очнулся. Не ходит, говорит еле-еле, но вот, выкарабкался. Навестите его? Сам-то он не доберётся до управы.
– Хорошая новость, – так же негромко отозвался Лоренц. – Пусть и запоздалая. Да, я зайду к вам. Спасибо тебе. А теперь ступай. Кажется, здесь делать уже нечего.
Толпа уже давно разошлась, остались только те самые дети из первых рядов, которые продолжали смотреть на тело и спорить о чём-то. Вот уж веселье, проворчал тихонько Лоренц. Его сёстры, пока были малы, даже и подумать не могли о том, чтоб сесть рядом с мертвецом; а эти дети вовсе непуганые. Неужели им мало рассказывают страшных сказок?
Монахи выполнили распоряжение быстро. На пригнанную телегу осторожно погрузили носилки, накрытые сероватым льном. От них несло сладостью и гнилью, и, как бы Лоренц ни хотел в последний раз взглянуть на своего верного слугу, сил поднять покрывало у него не было. Он снял с руки детский браслет и, не поднимая высоко полог, сунул его куда-то в складки тряпья под ним. Меч лежал в изголовье на тех же носилках.
У знахарского дома уже выстроились все оставшиеся люди с Мерфоса. Всего пятёрка солдат: у кого была перевязана рука, у кого ладони в так и не прошедших ожогах. Самые здоровые давно уже уехали обратно. Лоренц тронул незаметно следы от раны на шее и щеке. Они так и не затянулись, и больше всего он боялся того, что изуродованная кожа так и останется с ним до конца дней.
– Я уже как-то привык к этим матрасам, сложновато будет снова на землю ложиться, – проворчал Ким, разминая плечи. – Холод ещё такой. Нам, вестимо, надо с собой здешних знахарок брать.
– Если для сугреву, так там и без них девок полно, – хохотнул стоящий рядом воин с перевязанной правой ладонью. Олаф говорил про него. Пальцы отнимут, но жить будет… у Лоренца едва слёзы не выступили. Такое плёвое ранение, и навсегда оно прервёт человеческую судьбу! Разве сможет бывший солдат стать сапожником или пекарем? В мирной жизни их не ждут. Это — мой дом и моя семья, сказал когда-то его учитель. Мой дом, в котором точно не было неверного выбора. И семья, полная преданных людей, которые не могут и помыслить о подлости и измене.
– Идите за лошадьми, – велел Лоренц. – Я скоро подойду к вам. Вещи все забрали? Если что осталось, затребуйте вторую телегу. Я расплачусь с хозяевами.
– Будет сделано, – Иржи привычно поклонился и быстрым шагом направился по дороге к конюшням. Сейчас Лоренц смотрел на остатки своего отряда по-новому, видя в них не грубых вояк или бунтующих задир, а верных и заботливых мужчин, которые не пожалели своей жизни ради других людей. Кого-то ведь наверняка ждут супруга и дети. Здесь — моя семья. Он улыбнулся и отпер дверь в лекарский дом.
Внутри, как обычно, пахло хвоей и алкоголем. Врачевателей почти не было, только одна юная девушка, сидящая с чашкой бульону около накрытого несколькими одеялами больного. Его кожа была желтушной, пальцы дрожали, и ложка то и дело выпадала из его рук. Рядом лежала стопка одежды — кожаная стёганая куртка, высокие сапоги и льняные штаны.
– Господин? Вы, наверное, к нам? – девица подняла голову и глубоко поклонилась. – Это Эрик, вчерашний спасённый постовой, – она тихонько кашлянула в рукав. – Эй, эй, – девушка помахала ладонью перед глазами больного. Тот вздрогнул и выпрямился на кровати.
– Никогда и ничего, – забормотал он, – и больше того, и я вместе с ними, и никогда не…
– Тихо, тихо, – заботливо прошептала девчушка, поднося тарелку к его губам. – Господин желает знать, что с тобой случилось. Расскажешь ему?
Мужчина поднял мутные глаза, и Лоренц, поймавший его взгляд, замер.
– Принеси ещё, – хрипло велел больной. – Ещё того. Что было. Принеси! – сипло прошептал он, обхватывая себя руками за плечи. – Больно, больно как! Мочи нет!..
Сиятельство прошёл вперёд и сел на уголок кровати. Девушка вздохнула.
– Что болит, Эрик? Что болит, скажи, я помогу. А после расскажешь господину, что случилось.
– Сердцу больно, – прошептал тот. – Коже. Глазам. Всему. Всё. Я вместе с ними. Никто не вернётся, и я, я никогда не… – он захрипел и вцепился пальцами в волосы. – Больно, больно, помоги!
– Я помогу, – вдруг отозвался Лоренц, положив ладонь на ногу под одеялом. – Я помогу. Я принесу. Только расскажи.
Больной заплакал.
– Мы забрали… забрали у них. Они сказали, пьют это. Редко. Мало. Когда нужна связь. Когда… – он закашлял и согнулся едва ли не пополам. – Когда говорят с богами, – громко прошептал он, воровато оглядевшись. Девушка пробормотала слова извинения и коснулась переносицы. – И мы взяли, – продолжил он так же тихо. – Это было… это было
