образах и общих словах, без чего невозможна не только пропаганда, но и просто распознавание «своих» и «чужих». Но суть политического действия определяется не лозунгами, а практическими задачами, на решение которых мобилизуют нас лозунги.
Именно этого категорически не хватало левым активистам, идеологам и художникам в эпоху торжества неолиберализма.
ПЕРЕХОДНАЯ ПРОГРАММА
В практической программе «Коммунистического манифеста», по мнению Шумпетера, «не было ни единого пункта, который однозначно трактовался бы как типично или чисто социалистический»[371]. Обосновывая свою оценку, он ссылается на то, что по отдельности эти требования можно было встретить и у радикальных буржуазных авторов. Правда, с таким же успехом можно, наоборот, утверждать, что целый ряд буржуазных реформаторов для спасения или исправления системы использовали инициативы из арсенала социалистов. Более того, можно добавить, что почти все меры, за которые ратовали в 1848 году Маркс и Энгельс, не просто были осуществлены на практике, но и были реализованы в рамках капитализма. Чего Шумпетер не хочет признать, так это того факта, что именно давление слева и политические успехи рабочего движения привели к реализации подобных реформ. Между тем здесь мы сталкиваемся с принципиальным вопросом, от которого уклонялись не только либеральные мыслители, подобные Шумпетеру, но и многие левые. Что делает ту или иную техническую меру именно социалистической по своей сути?
Показательно, что сами авторы «Коммунистического манифеста» говорили о необходимости проведения «мероприятий, которые экономически кажутся недостаточными и несостоятельными, но которые в ходе движения перерастают самих себя и неизбежны как средство для переворота во всем способе производства»[372]. Иными словами, для них было совершенно ясно, что ни одна из предлагаемых реформ сама по себе не создает нового общества. Система радикально изменится лишь тогда, когда новые институты и правила начнут работать, создавая в совокупности новую логику развития.
По мнению Маркса и Энгельса, меры, проводимые революционным правительством, будут «различны в различных странах». Тем не менее они сформулировали короткий список реформ, включающих экспроприацию земельной собственности и обращение земельной ренты на покрытие государственных расходов, высокий прогрессивный налог, отмену права наследования, централизацию кредита в руках государства посредством национального банка с государственным капиталом и с исключительной монополией. Также они выступали за централизацию всего транспорта в руках государства, увеличение числа государственных фабрик, орудий производства («содействие постепенному устранению различия между городом и деревней», «конфискация имущества всех эмигрантов и мятежников», «устранение фабричного труда детей» и т. д.)[373]. Вполне понятно, что конкретные инициативы авторов «Манифеста» были сформулированы применительно к социально-экономическим и политическим условиям середины XIX века. Но для современного читателя гораздо важнее понять общую логику и направленность их инициатив.
То, что Маркс и Энгельс разработали именно такой комплекс мер, далеко не случайно. И прежде всего бросается в глаза то, что, с одной стороны, эти меры не предполагают ни полного устранения рыночных отношений, ни отмены денег, ни запрета частного предпринимательства, но, с другой стороны, являются крайне радикальными для своего, а отчасти и для нашего времени. По сути дела, речь идет о формировании нового ядра экономической системы за счет создания сильного общественного сектора в сфере финансов, промышленности, транспорта и сельского хозяйства. Именно эти новые хозяйственные институты изменят общую логику общественного воспроизводства и отношения между людьми, что естественным образом приведет к дальнейшим изменениям, предсказывать которые Маркс и Энгельс принципиально отказывались, ибо это вопрос естественного демократического развития. Революция, отменяя господство буржуазии, создает прежде всего возможность социалистических отношений. Но эта возможность никогда не откроется, если не будут сделаны определенные исторически назревшие шаги, если не будет запущен механизм вовлечения общества в управление собственными делами — не только политическими, но и хозяйственными, социальными и культурными.
Спустя 90 лет, в 1938 году, объясняя свою концепцию «переходной программы», Лев Троцкий писал, что в условиях системного кризиса «каждое серьезное требование пролетариата и даже каждое прогрессивное требование мелкой буржуазии неизбежно ведут за пределы капиталистической собственности и буржуазного государства»[374]. Конечно, Троцкий ошибся в своих прогнозах относительно приближающегося краха капиталистической системы, который казался ему неминуемым в самое ближайшее время. Жизнь старому режиму, по его мнению, продлевал лишь «оппортунистический характер пролетарского руководства», а объективные условия для торжества социализма созрели настолько, что любые попытки усомниться в данном выводе «представляют собою продукт невежества или сознательного обмана»[375]. Однако кризис, о котором идет речь, и в самом деле был крайне масштабным — Великая депрессия и Вторая мировая война действительно потрясли буржуазный мир, выживший лишь за счет глубоких реформ в странах ядра его мир-системы, не говоря уже о приходе коммунистов к власти большом числе стран Европы и Азии — от Албании и Польши до Китая и Вьетнама. Так что анализ Троцким текущего кризиса был вполне верным, даже если сделанные им выводы и оказались преждевременно оптимистическими.
Чем больше масштабы проблем, с которыми сталкивается капитализм, тем более «подрывными» оказываются многие реформистские требования, звучащие, на первый взгляд, довольно умеренно. Система, с одной стороны, просто не может их удовлетворить, не рискуя сломать господствующие отношения и выгодный для нее баланс сил, а с другой стороны, эти требования не только не предполагают немедленной отмены капитализма, но и продиктованы его собственным текущим положением. Они экономически назрели и необходимы, но политически оказываются невыполнимыми. «Если капитализм не способен удовлетворить требования, неотвратимо вытекающие из порожденных им самим бедствий, пусть погибнет. „Осуществимость“ или „неосуществимость“ есть в данном случае вопрос соотношения сил, который может быть решен только борьбой. На основе этой борьбы, каковы бы ни были ее непосредственные практические успехи, рабочие лучше всего поймут необходимость ликвидации капиталистического рабства»[376].
Дезорганизация мирового хозяйства и процессов социального воспроизводства, начавшаяся после Великой рецессии 2008–2010 годов, продемонстрировала, что в XXI веке на новом уровне капитализм столкнулся с теми же проблемами и противоречиями, что и за сто лет до того. Точно так же и дебаты, сопровождавшие времена революционных и военных потрясений первой половины XX века, вновь стали актуальными. В контексте кризисных процессов, не отпускающих мировую экономику на протяжении уже второго десятилетия с 2008 года, контуры новых переходных требований уже вполне вырисовываются.
Прежде всего речь идет о необходимости непосредственного общественного управления секторами, удовлетворяющими коллективные потребности, решающими задачи общественного воспроизводства. По сути дела, об этом говорили уже Маркс и Энгельс в «Коммунистическом манифесте», и последующий опыт показал, что попытки удовлетворить коллективные потребности через рыночное соревнование фирм и индивидов, которые должны справляться с общим делом через сумму частных, не связанных между собой решений, в лучшем случае порождают чудовищную неэффективность и затрату излишних
