Я сказал Кюльману и Гофману, что я пойду за ними до конца, но что если их старания окажутся обреченными на неудачу, то я вступлю в сепаратные переговоры с русскими, так как и Берлин, и Петербург, по-видимому, отказываются от принципа беспристрастного голосования. Что же касается Австро-Венгрии, то ведь она хочет только мира. Кюльман понимает мою точку зрения и говорит, что он скорее сам уйдет в отставку, чем примирится с противоположным пониманием дела. Он просил меня дать ему письменное изложение моих взглядов, потому что оно должно укрепить его позицию. Так я и сделал. Он телеграфировал об этом императору.
Вечером. Кюльман считает, что завтра все выяснится: или дело дойдет до разрыва, или же трения будут сглажены.
28 декабря 1917 года
Настроение вялое. Новые взрывы возмущения в Крейцнахе. Зато в двенадцать часов телеграмма от Буша: Гертлинг сделал императору Вильгельму доклад, и тот удовлетворен вполне. Кюльман сказал мне: «Император – единственный разумный человек во всей Германии».
В конце концов мы сошлись на формуле комиссии: то есть в Бресте будет ad hoc составлена комиссия, которая займется детальной разработкой проекта очищения оккупированных областей и плебисцита. Tant bien que mal – это все же временный выход из положения. Все разъезжаются, что бы дать отчет своим правительствам, а следующее заседание будет иметь место 5-го января.
Русские снова несколько повеселели.
Вечером за обедом я сказал принцу Леопольду благодарственную речь от имени русских и Четверного союза. Он тотчас же ответил очень мило, но потом сказал мне: «Да ведь это было нападение врасплох». Такое же нападение было произведено на меня: немцы обратились ко мне с просьбою сказать речь уже во время обеда.
Вечером в десять часов отъезд в Вену.
С 29-го до 3 января я пробыл в Вене. Две длинные аудиенции у императора облегчили мне возможность дать подробный отчет о Бресте. Он, разумеется, вполне одобряет мое желание по мере возможности достигнуть мира.
Я командировал надежного чиновника в окраины, для информации о царящих там настроениях. Он сообщает, что все население, не принадлежащее к партии большевиков, определенно против них. Вся буржуазия, крестьянство, одним словом, все собственники дрожат от страха перед этими красными разбойниками и жаждут прихода немцев. Террор, распространяемый Лениным, не поддается описанию. Даже в Петербурге все жаждут вступления немцев, чтобы освободиться от этих людей.
3 января 1918 года
Возвращение.
На пути в Брест на одной из станций мне была вручена следующая шифрованная телеграмма от оставшегося в Бресте барона Гаутча.
«Сегодня вечером от русской делегации из Петербурга получена следующая телеграмма:
“Генералу Гофману. Правительство русской республики считает необходимым в дальнейшем вести переговоры на нейтральной почве и со своей стороны предлагает перенести переговоры в Стокгольм. Что касается позиции, занятой им по отношению к предложениям, сделанным германской и австро-венгерской делегацией в пунктах первом и втором, то как правительство Российской республики, так и Центральный исполнительный комитет Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов, в полном согласии с мнением, высказанным нашей делегацией, находят, что эти предложения, даже высказанные в скромной формулировке ответной декларации Четверного союза от 12 числа прошлого месяца, противоречат принципу самоопределения. Председатель русской делегации: А. Иоффе”.
Майор Бринкман передал это заявление по телефону германской делегации, находящейся уже на дороге сюда. Фон Кюльман велел протелефонировать сюда, что он продолжает путешествие и сегодня вечером прибудет в Брест».
Разумеется, и я также еду дальше и считаю маневры русских блефом; если же они не приедут, то мы снесемся с украинцами, которые, как говорят, уже прибыли в Брест.
Из политических деятелей я в Вене видел Бека, Бернрейтера, Гаузера, Векерле, Зейдлера и еще несколько других. Вывод из разговора со всеми: «необходимо добиться мираг но сепаратный мир без Германии немыслим».
Но как это сделать, раз ни Германия, ни Россия не хотят быть благоразумными, этого мне никто не сказал.
4 января 1918 года
Ночью страшная вьюга, отопление в поезде замерзло, и пребывание в нем поэтому весьма мало уютно. Утром проснулся в Бресте; на запасных путях поезда болгар и турок. День прекрасный, холод, воздух точно в Сен-Моритце. Я прошел к Кюльману, завтракал с ним и обсуждал берлинские события. Там, по-видимому, царило страшное возбуждение. Кюльман предложил Людендорфу приехать в Брест и принять участие в переговорах. Совещания продолжались много часов, причем выяснилось, что Людендорф очевидно сам не знает, чего он хочет. Совершенно неожиданно он заявил, что считает свою поездку в Брест лишней, так как «он там может только напортить». Боже милостивый, внушай ему почаще такой ясный взгляд на вещи!
По-видимому, весь гнев вытекал из зависти к Кюльману, и не из существа дела, а из страха, что все преисполнятся верой в то, что мир заключен благодаря дипломатическому искусству, а отнюдь не только военным успехам. Император Вильгельм, по-видимому, отнесся к генералу Гофману чрезвычайно благосклонно, и они оба с Кюльманом дают понять, что они довольны результатами своей поездки.
Затем мы обсуждали текст ответной телеграммы в Петербург с отказом перенести совещание в Стокгольм, а также и дальнейшую тактику. Мы сошлись на том, что если русские не приедут, мы должны прервать перемирие и пойти на риск, ожидая реакции со стороны петербуржцев.
В этом отношении мы с Кюльманом были вполне единодушны. Но, несмотря на это, настроение как у нас, так и у германцев весьма подавленное. Нет сомнения, что если русские решительно прервут переговоры, положение станет весьма тягостным. Единственный выход из положения заключается в быстрых и энергичных переговорах с украинской депутацией, и поэтому мы приступили к делу в тот же день. Итак, у нас есть надежда, что мы придем к желанному результату, по крайней мере, в этих переговорах.
Вечером после ужина пришла телеграмма из Петербурга, сообщающая о предстоящем прибытии делегации вместе с министром иностранных дел Троцким. Было занимательно наблюдать, с каким восторгом это известие было встречено немцами; лишь внезапное и бурное веселье, охватившее всех, показало, какой над ними висел гнет, как сильно было опасение, что русские не вернутся. Нет сомнения, что это знаменует собой большой успех, и у нас у всех чувство, что сейчас мир фактически на пути к осуществлению.
5 января 1918 года
Утром в семь часов несколько членов нашей делегации и я с принцем Леопольдом Баварским отправились на охоту. Мы проехали от двадцати до тридцати миль по железной дороге, а затем в открытых автомобилях углубились в чудесный заповедный лес, тянущийся на протяжении 200–300 квадратных километров. Погода очень холодная, но отличная, много снега и приятное общество. Сама охота оказалась никуда не годной. Один из адъютантов принца уложил одного кабана, другой пристрелил двух зайцев, вот и все. Вернулись в шесть часов вечера.
