даст? Сегодня клянется звезду с неба достать, а завтра скажет: прощай. Представила я себе это и ужаснулась.
— Молодец, наконец-то поумнела. Хорошо сделала, что вернулась. Ты же не враг себе, чтобы собственными ногами бежать в ад. Верно?
— Я села в поезд и только тогда спросила себя: что же я делаю? Что я знаю о человеке, ради которого бросаю вас, Гульхайри, Алешу, дядюшку Ходжаназара, Музаффара? Всех вспомнила. Еду и реву. Ведь столько пережили вместе: бараки, зной, холод, порой от усталости валились с ног. И все-таки мы были счастливы...
Махидиль сжала ладонями ее щеки и внимательно посмотрела в глаза. Они были ясными и задумчивыми, как у человека, понявшего что-то очень важное для себя. Нет, Зубайда и раньше не была легкомысленна, скорей, по-детски упряма. За ее веселостью и болтливостью угадывались и ум, и характер. Из-за чрезмерного самолюбия она была скрытна. Да, они подолгу беседовали по ночам, но только теперь Махидиль поняла, что Зубайда многое таила, в себе, недоговаривала. Теперь она вспоминала, что Зубайда бывала часто резка с людьми. В ее-то годы, откуда это?
На этот вопрос Зубайда ответила сама, рассказав не только о несостоявшемся своем бегстве к Хашиму, но и еще о том, как и почему решилась после школы поехать на стройку...
Окончив десятый класс, Зубайда подала заявление в институт. Был большой конкурс: на каждое место восемь-девять человек. Она не прошла, недобрав двух баллов. Ей казалось, что жизнь на этом кончилась, что несчастней человека нет на свете. Зубайда плакала дни и ночи. Тогда отец сказал ей:
— Не расстраивайся, дочка, что-нибудь придумаем.
Девушка не понимала, о чем говорит отец, что можно придумать, когда списки принятых вывешены и все кончено. Но через три дня отец пришел радостный и говорит:
— Иди учись, все в порядке.
Она побежала в институт и обомлела: внизу списка принятых был подклеен листочек с ее фамилией. Зубайда вышла на улицу, и ей казалось, что все показывают на нее пальцем: глядите, мол, на эту бесстыжую, ее приняли в институт по знакомству. Она прибежала домой в слезах и объявила родителям, что в институт не пойдет. Разве учителя в школе, книги, герои, которым ей хотелось подражать, учили ее идти по жизни кривыми дорогами?
— Я хочу жить честно, — сказала Зубайда родителям и по комсомольской путевке отправилась в пустыню.
Девушка увидела здесь удивительных людей. Они приняли ее в свою семью как родную. Нет, она никогда не жалела, что отказалась от благ родительского дома и приехала в пустыню. Зубайда нашла то, что искала: друзей и работу. И вдруг появился этот Хашим. Достаточно было ему поманить ее пальцем — и вот бросила и друзей, и работу, готовая бежать за ним на край света.
— Как я могла на это решиться? — продолжала свой рассказ Зубайда. — Ведь однажды я отказалась от легкой и нечестной жизни, а тут точно ослепла и оглохла. Не видела, что оставляю детей без отца, не слышала ваших слов: «В таких делах сердце не советчик. Надо головой думать». Я вспоминала эти слова в поезде. И вдруг все поняла, и мне стало страшно. Еще не приехав к Хашиму Тугановичу, я решила бежать от него. — Она встала и подошла к окну. — Почему вы молчите?
— Что мне говорить? — ответила Махидиль. — Ты же сама все сказала. Тех, кто ворует, клевещет, берет взятки, спекулирует, легче разоблачить. А таких, как Хашим, поймать труднее. Они по-другому калечат людей. Давай сегодня, да и вообще, не будем говорить о нем.
— Как здоровье дядюшки Ходжаназара? — спросила Зубайда.
— Обещают завтра выписать.
III
Весть о том, что Ходжаназар-ака вышел из больницы, разнеслась по всей трассе. «Молодец!» — искренне радовались люди.
А сам Ходжаназар-ака? Он уже не прибавлял, как прежде, к каждому слову прибаутку. Значит, еще не совсем здоров. Поэтому врачи запретили ему тяжелую работу. Начальник стройки, подчиняясь врачебному заключению, предложил ему работать гидротехником. Еще в канале воды нет, а он уже назначил старика гидротехником. Ходжаназар возражал, но Рахимов был тверд:
— Я не вправе ослушаться врачей. Вы вышли из больницы, набирайтесь сил, пока придет вода.
Ходжаназар-ака в самом деле быстро уставал, плохо спал, ныли раны. Так что Рахимов был прав. Это понимал и сам Ходжаназар, хоть и обидно ему было сидеть сложа руки.
Рыба и та не может жить в застойной воде. Ей трудно дышать и кормиться, и она погибает. Вот такие невеселые мысли владели дядюшкой Ходжаназаром. К тому же погода стала портиться. Это тоже угнетало его.
Ходжаназар услышал от жены, что Гулям-ака вот уже второй день не ходит на работу, сидит дома и пьет. Сабахон даже детей увела куда-то. Какая нечистая сила заставила его взяться за старое? Ведь все шло у него так хорошо... Надо навестить Гуляма. Может, поговорят два старика и один из них поумнеет...
В доме Гуляма-ака было темным-темно. У небольшого низенького столика, скрестив ноги, прислонившись к стене, сидел хозяин. Наверное, он дремал, потому что не заметил прихода гостя и не ответил на приветствие. Но вот он вздрогнул, медленно стал подниматься, безучастно глядя вокруг как человек, потерявший всякий смысл в жизни.
— Э-э, да что же вы свет не зажжете? — спросил дядюшка Ходжаназар.
Гулям-ака пошарил на стене выключатель. В комнате стало светло. На столе стояла наполовину выпитая бутылка водки. Рядом — маленькая пиала, искромсанный лук, кусочек хлеба.
— Садитесь сюда, — он указал гостю на свое место.
Ходжаназар-ака положил к стене подушку с белой каемкой, прислонился.
— Уберите-ка это, — он отодвинул подальше от себя бутылку и пиалу.
— Не хотите чуточку?
— Нет, спасибо. Я зашел просто так, поболтать.
— Тогда я, с вашего разрешения... — сказал Гулям-ака и потянулся за бутылкой.
Ходжаназар перехватил ее, поставил на пол.
— Вы опять повисли на этом крючке, Гулямджан?
Гулям-ака опустился на корточки и кивнул. Безжизненные глаза его уставились в одну точку...
— Что делать? — спросил он каким-то глухим голосом. — Гложет меня тоска... Нет мне покоя ни днем, ни ночью. Думал, если выпью сегодня немного, может, исцелюсь. Жена меня закидала бранью, как
