контральто, опьяняя кого-то, кто был в комнате.
— Ох, чорт, целует колена!
И угрюмый Щербинин, вдруг, задрав ногу на стол, снова приготовился забраться под потолок, как-будто его влекло туда магнитом.
— Да брось ты бабью дурь, бурса киевская! Вот наслаждение. Бабьи ляжки разглядывать, — и Матвей сердито дернул товарища за рукав.
— Тьфу, — плюнул тот, — навождение! Давай закурим. По-твоему, если в марксизме преешь, то и на ляжки не посмотри?
— Никто не говорит —не смотри. Даже целуй, если нравится, но не делай этого на базаре, чтобы всем показать, что и ты их целуешь.
— Ладно, мудрое создание. Закуривай. Как живешь?
— Как ты живешь?
И Матвей рассказал о своем разговоре с Локкерманом и о намерении вести отдельно кружки с тем, чтобы добиться для представителей кружков, организаторов рабочих, большей возможности влияния на дела организации.
В то время, когда он говорил, в дверь кто-то постучал. Щербинин открыл номер, и в комнату ввалился краснощекий молодец, член организации, заика Давыдов, по кличке «Архангел», которого Матвей мимолетно встречал и у Шпака, и у Ставского, и видел вместе с Локкерманом, но всегда настолько мимолетно, что не мог с ним познакомиться ближе.
— 3-з-з-здравствуй, б-б-бурса! 3-з-здравствуйте, — сказал он Матвею.
— К-к-к-кланяется тебе В-в-вера Давыдовна. Ч-ч-чорт,— выпалил он Щербинину.
— Спасибо!
Матвей даже вскочил, услышав знакомое имя.
— Разве Вера Давыдовна здесь? — изумленно спросил он.
— Где же ей б-б-быть, к-к-как н-н-не здесь. Она Крым и Р-р-рим прошла, а в Р-р-ростов вернулась. 3-з-здесь у нее р-р-работа.
Позже Матвей узнал, что Вера Давыдовна, законспирировавшись, долго не подавала никаких признаков существования и лишь спустя несколько месяцев после приезда устроилась с техникой, организовав подпольную типографию. Михаил Давыдов был посредником в сношении типографии с комитетом.
Поэтому-то он так и неосязаем был, что о нем никто почти ничего не знал, хотя сам «Архангел» и был весьма общительным живым парнем.
Он тоже уже был в курсе слухов о начатом Матвеем расколе организации и, кончив с сообщением о Вере Давыдовне, прямо к этому вопросу перешел.
— В-в-от, если б-б-б-б ты не п-п-попался мне здесь С-станко, ч-ч-чорт... я бы т-т-тебя искал н-нарочно. Т-ты, что г-г-г-ворил Л-л-л-оккерману?
Матвей передал и ему содержание своего разговора.
Давыдов выслушал.
— 3-з-значит ты серьезно думаешь о н-н-новой органи-з-за-ции. К т-т-тебе прим-м-м-кнут еще нахичеванцы...
— А ты знаешь? Говорил с кем? — обрадовался Матвей.
— Д-д-да. Н-н-наташа Брагина тоже х-хочет перейти к раскольникам. И е-е-сли нужно будет В-в-вера Давыдовна.
— Не нужно пока, — сказал Матвей. — Посмотрим, что будет на собрании организаторов кружков в среду.
— Л-истовку выпустить не думаешь? Ч-ч-тобы комитетчики за-д-думались.
— Нет техники. Некому написать, нет печати...
— Все есть, — объявил решительно Давыдов. — М-максим, — указал он на Щербинина, который молча набивал папиросы и следил за разговором, — н-н-напишет листовку. Я н-н-айду т-технику и з-ак-ажу п-п-печать. С-с-согла-с-сен М-м-аксим-ка, дейст-т-т-т-вовать?
— Катай, — буркнул тот, надо движение воды какое-нибудь попробовать.
— С-с-садись, пиши л-л-ли-стовку.
— Сейчас? — изумился Щербинин.
— K-конечно. Не от-т-т-кладывать, пока жандармы нам проп-п-пишут иж-ж-жицу.
— Да вы черти, дайте хоть подумать. Что это блин испечь что ли: сел и написал листовку. Это вам и Немирович-Данченко сразу не напишет ничего. Завтра. Сейчас подумаю только.
И Щербинин, углубившись в набивание папирос, начал соображать предполагаемый текст прокламации.
— У-т-т-топ, — махнул на него рукой Давыдов. — Кк-ак мы назовемся? — посмотрел он на Матвея.
Матвей растерянно взглянул на него, но подумав сказал: - «Группа донских рабочих».
— С-с-согласен. Ну, значит з-з-завтра придем к Максимке вечером читать листовку. К воскресенью в-в-выпустим. А ты действуй в с-с-с-среду на с-с-обрании, да-да-да веди де-л-ло т-так, чтобы к ч-чорту с-с-скорей самодержавие, к-капитализм и Л-л-оккермана, а то с-д-д-дохнем от его п-п-олитических расчетов.
Матвей усмехнулся.
— Ладно, «Архангел», как ты, так и я. Выйдет что-нибудь хорошее. Идем, провожу тебя немного. Хочу передать поклон Вере Давыдовне.
— Идем. Д-д-до-свидания, М-м-максимка!
— До свидания. До завтра!
— Лады... вечером придем.
И оба раскольника вышли от Щербинина.
* * *
На собрание представителей кружков Локкерман пришел с Гусевым. Здесь уже собралось девять человек представителей кружков. Только Айзман из присутствовавших был приятелем Матвея, да с двумя из них Матвей был слегка знаком. Большинства организаторов кружков оппозиционного Темерника и города не было, присутствовали, главным образом, организаторы лойяльных организованных рабочих Нахичевани.
— Разве это все организаторы? — спросил Локкермана Матвей, указывая на собравшихся.
— Не пришли. — раздраженно ответил Локкерман. Как и ожидал руководитель подполья, его коллега по комитету, Гусев, большую долю вины за раскол в организации относил насчет личной его нетактичности. Но это бы еще ничего, а хуже было то, что собрание представителей кружков оказалось таким малочисленным. Матвей, как только пришел сюда, сейчас же занялся агитацией. Двое или трое организаторов были на его стороне. Матвей товарищески посвящал их в свои планы.
Как ни мало было народу, доклад все же надо было сделать, и Локкерман начал излагать историю раскола, рисуя его, как покушение с негодными средствами на создание рабочей организации с исключением из нее интеллигенции.
Представители кружков переглянулись, когда Локкерман говорил это. К интеллигентам относились не так доверчиво, как к руководителям-рабочим даже наиболее сознательные. из них. Матвей засмеялся.
Локкерман, увидев, что настроение складывается не в его пользу, взглянул на Гусева, который делал вид, что читает что-то в газете, хотя очевидно наблюдал за всем происходившим. Локкерман стал нервничать.
— Что мне-то, в конце-концов, больше всех тут надо нервничать, что ли? — думал он про себя, в то же время механически давая вслух характеристику положения...
Руководство над организацией к нему перешло случайно. Окружавшие его в организации несколько человек близких к комитету заняться исключительно партийными делами или не хотели, или не могли. Пока его указания выполнялись и оппозиции не было, можно было работать, отдавая день и ночь для этого, а если большинство организации к нему стало явно враждебным, то пусть делают, что хотят, надо только хорошенько изобличить этих дезорганизаторов и затем выяснится, что будет дальше...
Но вслух он этого не говорил, а смотрел в глаза представителям кружков, обращался по временам к Матвею, взывал к классовому чутью и его и собравшихся, указывал на пагубность раскола, как-будто нарочно обходя самое существенное — деловую сторону вопроса, и потому Матвей сидел, как забронированный от неуместных отступлений Локкермана в беллетристику.
Локкерман
