Я считаю, что на это рад Ад может выгореть дотла. Расскажи всем там, внизу, что я так сказал.
— Неважно, как далеко или быстро ты бежишь, этого окажется недостаточно. Я всегда буду с тобой.
Я отключаюсь. Телефон тут же звонит, но я игнорирую его. Он продолжает звонить на всём пути через Малибу.
На обратном пути я высматриваю Каталину, но не могу найти его. Иногда его скрывает погода. Вероятно, именно тот случай.
Кэнди ждёт в холле верхнего этажа «Шато Мармон», когда я открываю дедушкины часы.
— Да ты издеваешься надо мной.
— Собираешься стоять там или войдёшь и посмотришь сама?
Она проходит и останавливается прямо в проходе, пытаясь вобрать в себя всё это. Я бывал здесь и жил во дворце Люцифера в Даунтауне, но не уверен, что она когда-либо раньше оказывалась в такой явной ситуации потребления.
Она кладёт руки мне на плечи и крутит меня взад-вперёд.
— Классная рубашка. Собираешься получать лицензию на торговлю недвижимостью?
— Детка, единственная недвижимость, которая имеет значение — это милая могилка, в которую ляжет другой парень.
— Люблю, когда ты ругаешься.
Она обходит главную комнату, проводя пальцами по дорогой мебели и картинам.
— Ринко лучше? — спрашиваю я.
— Она обучается у Аллегры. Почему бы тебе не позволить мне беспокоиться о Ринко?
— Ладно.
Она обходит по кругу комнату и подходит к тому месту, где я устроился рядом с шоколадно-коричневым кожаным диваном, низким журнальным столиком и парой мягких кресел возле телевизора.
— Это всё твоё?
— Полагаю, да. Это всё для мистера Макхита. Насколько мне известно, Люцифер — единственный Макхит в округе.
— То есть, ты можешь делать всё, что захочешь.
— Ага. Никак не могу выбрать между стрелковым тиром и студией макраме.
Кэнди запрыгивает на диван и скачет, как ребёнок на кровати. Её короткие волосы развеваются вокруг лица, а Чак Тейлоры оставляют мягкие следы на диванных подушках.
— Ты здесь развлекаешься?
— Этот действительно крепкий. Обычно к этому времени они уже разрушаются.
Прыгая, она снимает куртку и бросает в меня. Затем рубашку. Затем кроссовки и брюки.
Продолжая прыгать, она говорит:
— Присоединяйся. Давай сломаем его.
Я ловлю её в прыжке и опрокидываю плашмя на спину. Забираюсь на диван и становлюсь над ней на колени. Она расстёгивает мне брюки, пока я снимаю рубашку. На этот раз всё больше похоже на то, когда мы в первый раз вместе остановились в отеле «Бит». Мы разбиваем журнальный столик, когда я переворачиваю её на него. Мы опрокидываем бамбук в кадках и разносим в дребезги кресла. Но мы не поцарапали диван.
Позже звонит мой телефон.
— Ответишь, и ты покойник, — говорит Кэнди.
— С каких это пор ты не отвечаешь на телефон?
— Я не это имела в виду. Я просто не хочу, чтобы сюда нагрянула кучка монстров или демонов, так что мне нужно одеться.
— В спальне есть халаты.
— Правда? Я люблю халаты.
Она скрывается в коридоре. Телефон перестаёт звонить. Она выходит в тёмно-бордовом махровом халате, толстом, как «белые страницы» Лоуренса, штат Канзас.
— Есть слово халатгазм? — спрашивает она, — Потому что, если есть, я только что его испытала.
Пиликает мой телефон. Сообщение от Касабяна. Кто-то вломился в «Макс Овердрайв». Я поднимаю трубку гостиничного телефона и звоню консьержу.
— Мне немедленно нужна машина.
— Конечно, мистер Макхит.
Я кладу трубку и начинаю натягивать одежду.
— Если хочешь пойти со мной, тебе нужно одеться.
— Я одета.
— Нет, не одета, — говорю я и протягиваю складной пистолет.
— Что это?
— Нажми на кнопку наверху рукоятки.
Раскладушка раскрывается книзу, словно двери бомболюка реактивного самолёта. Кэнди прикладывает к плечу оружейный приклад, целится по всей комнате и давит на спусковой крючок пистолета, издавая звук «Бац!».
— Вот именно поэтому я не стал его заряжать.
— Нечестно.
— Таковы правила.
— Кайфолом.
— Всегда можешь вернуть, если он тебе не нравится.
— Шутишь? Это мой новый плюшевый мишка в постель. Вы с Ринко можете подвинуться. Я каждую ночь буду прижиматься к этому милому щеночку.
Я не стал акцентировать внимание, что она проводит со мной не больше нескольких часов за раз, не то, что всю ночь.
Мы едем в гостиничном лимузине в «Макс Овердрайв». Водитель не разговаривает с нами. Даже не смотрит в зеркало заднего вида. Должно быть, он слышал о предыдущем водителе Люцифера. О том, который в итоге оказался с зашитым ртом.
Боковая дверь «Макс Овердрайв» выглядит так, словно разъярённый алкаш забил её до смерти кувалдой. Торговый зал на первом этаже разгромлен настолько, насколько может быть разгромлено пустое помещение. Каждый стеллаж и каждая полка были разбросаны и разнесены вдребезги. Это даёт ответ на один вопрос. Одному человеку потребовалось бы по меньшей мере полчаса, чтобы причинить так много ущерба. Значит, их было больше, чем один. Сколько их осталось? Я достаю «Зиг» и начинаю подниматься по лестнице.
Дверь приоткрыта. Я толкаю её до конца носком ботинка. Касабян сидит на полу, потягивая пиво, прислонившись спиной к мини-холодильнику. Спальня разгромлена, но в лучшем состоянии, чем магазин. Особо не видно, чтобы что-либо было сломано. Лишь перевёрнуто и свалено на пол. Когда Касабян шевелится, механизм одной из его ног одновременно скрежещет и хрустит. Его левая нога выгнута в сторону чуть ниже колена. Адские гончие — отнюдь не изящные устройства. Потребовалось большое усилие, чтобы нанести такой урон.
— Чёрт, — говорю я.
— Осторожно, на тот случай, если один из них всё ещё где-то здесь. Они были очень придирчивы к богохульству, — говорит Касабян.
— Привет, Кас, — говорит Кэнди. — Болит нога?
— Только когда я дышу или думаю.
Мы с Кэнди садимся на кровать. Касабян протягивает пиво. Мы качаем головами.
— Это ведь не имеет никакого отношения к тебе и твоим тёркам с Королём Каиром?
— Не знаю. Они не сказали, чего хотели? — спрашиваю я.
— Особо не болтали. В основном крушили и разбрасывали, а затем парочка их скакала по моей ноге, спрашивая, где они.
— Не сказали, что это за «они»?
— Мне кажется, они имели в виду бабки. Я сказал им, где деньги, и когда они нашли их, то прекратили и свалили. Две сотни кусков наличными, и они просто ушли.
Рядом с перевёрнутым столом лежит пачка «Проклятий». Я достаю сигареты и прикуриваю парочку, передавая одну ему.
— Добрые христианские малые. Не укради, и всё такое худу Десяти Заповедей. Новая Золотая Стража. Разгромить помещение и разъебенить тебе ногу — это ради общего блага, но взять хоть цент — это смертный грех.
Касабян ставит пиво и пытается встать. Нога подламывается, едва он переносит на неё свой вес.
