точно.
Дехкане, ожидавшие своей очереди на помол, беседовали с теми, кто уже смолол зерно на муку. Вид у тех и у других был напряженный, а последние еще и озадаченно чесали затылки, заглядывая в мешки.
Ходжа приблизился к ним.
– Ничего не понимаю, – разводил руками один из дехкан. – Засыпал, как всегда, целый мешок, а муки – сами видите.
В мешке муки было и вправду маловато.
– И у меня та же беда. Не пойму, куда делась мука, – сказал второй. – Два мешка высыпал, а поглядите, что осталось.
– И у меня, и у меня тоже, – слышалось со всех сторон.
– Эй вы, – крикнул мельник, обсыпанный с ног до головы мучной пудрой. – Чего рты раззявили? Молоть будете или нет? Мельница-то впустую работает. А ну, кто следующий – засыпай!
Но люди сомневались, и никто не хотел сыпать свое зерно. Подвох был – это понимали все, но вот в чем и где?
Ходжа задумчиво пощелкал по бородке, прошелся меж мешков, заглянул в один, в другой, в третий.
– Ходжа, что вы думаете? – с надеждой пристали к нему дехкане.
– А чего тут думать? Будем молоть! Только сначала возьмем нужное зерно. Ну-ка, сойдитесь поплотнее.
Когда дехкане обступили ходжу со всех сторон, тот быстро объяснил им свой план. Дехкане повеселели, и один из них, вытащив из-за пояса пустой мешок, который – увы! – не пригодился, припустил в сторону от мельницы.
– Эй, чего вы там шепчитесь? – насторожился мельник. – Если не будете молоть, то я ее остановлю. Слышите?
– Сейчас будем молоть, не торопись! – крикнул ему в ответ ходжа, и тут вернулся дехканин, таща на своем горбу уже полный мешок.
Подойдя к шаткой лестнице, дехканин ловко взобрался по ней к жерновам, развязал мешок и, не раздумывая, опрокинул его. Раздался скрежет, перешедший в противное хлюпанье и чавканье.
– Уй-юй, – схватился за голову мельник, – шакал ты паршивый! Зачем ты высыпал в жернова песок с вонючей глиной?
– У меня было зерно, мешок зерна, но пока оно мололось, то куда-то испарилось. Выходит, мне придется полгода есть песок с глиной, вот я и решил их смолоть.
– О несчастный, что ты натворил?! – вскричал мельник, бросаясь на задок мельницы. – Моя мука – все испорчено! Ох, проклятый ишак.
Но тут мельник опомнился, однако было уже поздно. В открытую заднюю дверь ввалилось множество народу, и от увиденного все замерли, столпившись у порога живой стеной. С другой стороны жерновов был устроен еще один желоб с вместительным коробом под ним. Сейчас по желобу стекала противная зеленоватая жижа и плюхалась в короб, больше чем наполовину заполненный мукой. Вернее, тем, что раньше было ею.
– Вон, вон, все вон отсюда! – замахал мельник руками на собравшихся. – Вам сюда нельзя. Уходите!
Но его никто не слушал, и ни один человек не двинулся с места. И тогда до мельника наконец дошло, что случилось. Он рванулся к лестнице, что вела к забранному квадратным люком проему в потолке, но двое дехкан подскочили и ухватили его за ноги. Мельник визжал и вырывался, дрыгая ногами, его оторвали от лестницы, и он, пересчитав носом перекладины, съехал вниз.
– Ну чего вы, чего? – испуганно отполз он в угол, шмыгая разбитым носом и непрестанно утирая окровавленное лицо. – Это не я придумал, это все Хасан. Клянусь всевышним, не я!
Один из присутствующих занес над ним свой громадный кулак, но вид у мельника был настолько жалок, что дехканин только пнул его легонько в ногу, в сердцах плюнул и отвернулся.
– Гад! Мерзкая жаба.
– Да чего с ним говорить? К судье его! – выкрикнул кто-то.
– На что нам продажный судья? Мы его и сами можем проучить.
– Да ну его, связываться еще с этой мерзкой рожей, – махнул рукой первый из дехкан и тут заметил мешки, аккуратно составленные в темном углу за невысокой перегородкой. – Глядите, что здесь!
– Не трогайте! – опять взвизгнул мельник. – В них камни, честное слово, камни.
– А вот мы сейчас поглядим. – Дехканин прошел к мешкам и развязал один из них. – Да ведь тут мука! Вот она где, оказывается.
– Не трогайте, прошу вас, – захныкал мельник. – Это мука Хасана, он меня прибьет, если недосчитается своих мешков.
– Это могут сделать и они, – сердито произнес ходжа и указал на обозленных обманом дехкан.
Мельник всхлипнул и утер лицо ладонью, растерев по нему размоченную кровью муку.
– Давайте разделим ее! – воскликнул дехканин, обнаруживший мешки. – Тут на всех с лихвой станется.
– Нет, – покачал головой ходжа. – Сделаем все по закону, чтобы вас потом не обвинили в самоуправстве.
– Ходжа, вы, верно, шутите! Какой закон? Ведь мираб друг кази.
– Там видно будет. Ты, ты и еще ты, – ходжа выбрал трех мужчин, – идите за Хасаном и приведите его в суд.
– А если он не захочет с нами идти?
– Так уговорите его! Неужели у таких крепких, закаленных работой мужчин недостанет сил объяснить изнеженному бездельнику, что к чему?
– Это мы запросто, – заулыбались дехкане.
– Ты пойдешь с нами, – сказал мрачный Насреддин притихшему в углу мельнику. – Или хочешь, чтобы тебя туда отволокли?
– Нет, нет, что вы, ходжа! – Мельник втянул щекастую голову в плечи. – Я сам дойду.
– Вот и прекрасно. Со мной пойдут четверо, чтобы хитрый гусь не надумал сбежать.
– Да вы что! – округлил глаза мельник. – У меня и в мыслях подобного не было.
– Это хорошо. В противном случае ты вряд ли сможешь дойти до кази собственными ногами. Да и бегать уж точно разучишься.
– Да, да, я все понимаю.
– Тогда чего же ты тут расселся? Вставай и пошли! – приказал ходжа и первым вышел в двери.
Мельник с трудом поднялся с пола – болели ушибленные о лестницу ребра, – и поплелся следом за Насреддином в окружении сильных и очень злых дехкан.
Никто из богачей не верил, что кази когда-нибудь сможет вновь стать тем Шарифбеком, которого они знали много лет. Беднякам же было на него и вовсе наплевать. Но Шарифбек поправился. То ли лекарства от шарлатанствующего заезжего лекаря помогли, то ли сам со временем отошел от хватившего его удара, а все-таки вошел кази в разум. Вроде бы и полностью оправился от удара судьбы, да только осталась у него одна странность: стоило Шарифбеку услышать про ходжу, как его тут же неведомая сила тянула встать на карачки и залаять. Потому Шарифбек строго-настрого запретил у себя в доме все разговоры про ходжу и реже старался выходить из дому, разве что по очень важным делам, например, в баню.
Но уже несколько дней он ничего не слыхал о ходже, и оттого у Шарифбека
