ханс воллман Из поезда раздался знакомый, но всегда леденящий кровь огнезвук, связанный со взрывом световещества.
Поезд начал вибрировать, боровы завизжали.
Я бросился на добрую и благословенную землю, которая вскоре перестанет быть моей.
Поезд взорвался. Сиденья посыпались вниз, ошметки боровов посыпались вниз, меню посыпались вниз, багаж, газеты, зонты, дамские шляпки, мужские туфли, дешевые романы посыпались вниз.
Я поднялся на колени и увидел, что там, где прежде находился поезд, теперь была только вселяющая ужас металлическая ограда.
И мне не осталось ничего другого, только уйти.
Хотя то, что было связано с мирской жизнью, все еще крепо держало меня.
Например, стайка детей, бредущих под задувающими сбоку декабрьскими порывами ветра; приветливые вспышки спички под уличным фонарным столбом, покосившимся от удара; посещаемые птицами замершие часы в их высокой башне; холодная вода из жестяного кувшина; прикосновение полотенца к коже, мокрой после июньского дождя.
Жемчужины, коврики, пуговицы, тряпичная кисточка, пивной бульон.
Чьи-то добрые пожелания вам; кто-то, вспомнивший, что надо написать; кто-то, заметивший, что вы не совсем в своей тарелке.
Жаркое с кровью, смертно-красное на блюде; перемахивание тайком через изгородь, когда ты спешишь, опаздываешь в пахнущую мелом и дымком школу.
Гуси наверху, клевер внизу, звук собственного дыхания, когда запыхался.
Влага в глазу, делающая мутным поле звезд; потертость на плече, оставленная санками; имя любимой, начертанное на замерзшем стекле пальцем в перчатке.
Завязывание шнурка на ботинке; завязывание узла на пакете; губы на твоих губах; рука на твоей руке; конец дня; начало дня; ощущение, что всегда впереди будет новый день.
До свидания, теперь я должен проститься со всем этим.
Голос гагары в темноте; судорога икры весной; массаж шеи в комнате; глоток молока в конце дня.
Вот кривоногая собака, гордо работая задними лапами, закидывает травой свою скромную кучку дерьма; туча в долине рассыпается за скрашенный бренди час; опущенные жалюзи, покрытые пылью под твоим скользящим пальцем, и уже почти полдень, и ты должен решать; ты видел то, что видел, и это ранило тебя, и, кажется, у тебя остался единственный выбор.
Фарфоровая чаша с кровью вибрирует на дощатом полу; полный недоумения последний вздох ничуть не колышет оранжевую кожуру на слое той мелкой летней пыли; роковой нож, вонзенный в приступе преходящей паники в знакомую ветхую балясину, потом оброненный (брошенный) матушкой (дорогая матушка) (боль сердечная) в медленно текущий шоколадно-коричневый Потомак.
Ничто из этого не было реальностью; ничто не было реальностью.
Все было реальным; непостижимо реальным, бесконечно дорогим.
Это и многое другое начиналось из ничего, скрытое в бульоне неистощимой энергии, но потом мы всему нашли название, и полюбили, и таким образом сделали все это реальным.
А теперь должны потерять.
Я шлю это вам, дорогие друзья, перед тем как уйти в этой мгновенной вспышке мысли из места, где время замедляется, а потом останавливается, и наша жизнь может продолжаться вечно в одном мгновении.
До свидания до свидания до свидания…
роджер бевинс iii CIV
Кэролин, Мэтью, Ричард и я лежим, переплетясь, на нашем месте близ флагштока: мой орган во рту Кэролин, в ее заду орган Ричарда, орган Мэтью в моем заду, орган Кэролин разделен между ртом Мэтью и моим вытянутым ласкающим средним пальцем.
мистер леонард риди Кажется, мы упустили сильную ажитацию.