Коль преступить закон — то ради царства, А в остальном его ты должен чтить?
Но у Светония есть и другой Цезарь, который может вызвать симпатию. И правда, он умеет быть справедливым, никогда не забывает добра, и Светоний особо подчеркивает его поразительные умеренность и милосердие как во время гражданской войны, так и в том, как он пользовался плодами победы[696]. Цезарь умеет прощать. Какая же чаша весов перевесила? Похоже, что все-таки первая. Цезарь принял чрезмерные почести, превосходящие человеческий предел[697]. Он проявлял величайшее высокомерие как по отношению к людям, так и по отношению к институтам. Главное, он стремился к титулу царя, чтобы наверняка добиться победы над парфянами и исполнить предсказание «Сивиллиных книг». Однако Цезарь не мог обойти свою судьбу: боги постоянно вмешиваются в его решения и он признает их превосходство, демонстрируя суеверное отношение к ним.
Светоний в основном изображает Цезаря способным дойти до крайности в своих страстях (somptuosus in libidines) и не боится упомянуть о его гомосексуальных наклонностях, чтобы обвинить любовника царя в любви к царской власти. Ради цельности характера, однако попирая ногами хронологию, он удостаивает Цезаря звания «мужа всех жен и жены всех мужей»[698]. Какая невоздержанная игра слов! Цезарь получается из ряда вон выходящим героем, который внушает страх в то время, как народ жаждет покоя, зиждущегося на чувстве меры и человечности. Прежде всего Светоний описывает Цезаря как самого революционного из властителей, которых знал Рим. Цезарь руководит государством, повинуясь прихотям своей фантазии, отдает власть в руки своих друзей, передает отдельные общественные должности рабам. Так вырисовывается противоречивый итог, где милосердию (dementia) противостоят злоупотребление властью, необузданность (ΰβρις), и в конце концов неблагоприятный диагноз выливается в утверждение приговора iure caesus («убит по праву»). Заговор описан с бесстрастностью нотариуса, который регистрирует факты, не высказывая своего суждения, и этот недостаток чувства, несомненно, заставляет его пройти мимо истины.
Цезарь Плутарха
Этот грек, живший почти одновременно со Светонием, родился в Херонее Беотийской около 50 года н. э. и остался верен своей малой родине. Он был архонтом-эпонимом в родном городе, а также исполнял должность эпимелета амфиктионов в Дельфах.[699] Глубоко укорененный в местной жизни, он проявлял полную лояльность по отношению к Риму, который отвечал ему благосклонностью: он получил личное римское гражданство в эпоху Флавиев. Траян вручил ему знаки консульского отличия и наделил неким правом вершить правосудие в городах Ахайи. Будто бы он был даже прокуратором Ахайи при Адриане. Эта двойная приверженность к своей родине и к Риму пронизывает его «Сравнительные жизнеописания» знаменитых греков и римлян: Александра и Цезаря, Диона[700] и Брута.
Плутарх проявляет себя как моралист, и к такому взгляду на великих людей он был предрасположен в силу своей принадлежности к Академии и своих бесед в Риме с учеными и философами своего времени. Самое важное для него — это вопросы морали. Он стремится постичь движущие силы человеческой души, подчеркнуть выдающиеся особенности той или иной личности во имя нравственного возвышения своих собственных современников. В этом он весьма далек от Светония и, выбирая для себя такой способ восприятия, вполне осознает, что не пишет историю. Он совершенно ясно говорит об этом во введении к биографиям Александра и Цезаря: «Мы пишем не историю, а жизнеописания»[701]. Так, заинтересовавшись Брутом и Цезарем, он рисует историческую драму между этими двумя людьми, не представляя ее в собственно историческом свете, поскольку сквозь все перипетии жизни его героев торжествует его собственная нравственная и политическая позиция: он упрекает Брута в том, что тот стал убийцей своего освободителя. Вследствие этого в Плутарховом историописании источники играют ограниченную роль. Он обращается к работам авторов — современников описываемых событий, таких, как Оппий, Цезарь, Тит Ливий, Страбон и, особенно, Азиний Поллион, «Историю» которого он в сокращенном виде перевел на греческий язык и следовал ей в своем жизнеописании Цезаря вплоть до параграфа 56. Далее, с 57 по 69-й параграф, он находится под влиянием источников, крайне отрицательно относящихся к Цезарю. В целом его выбор хорош, и суждения об источниках удовлетворяют историков.
