От Франсена я узнал, что остатки дивизии, еще до капитуляции, добрались морем до Борнхольма в хорошем состоянии. Люди уже считали себя в безопасности, когда появились два русских торпедных катера. Этот датский остров был оккупирован русскими, и все немцы взяты в плен. Острайх знал, что 7-й полк под командованием подполковника фон Гарна направился на эсминце «Карл Гальстер» не к Борнхольму, а прямо к материковой части Дании. Однако было неизвестно, удалось ли прорваться этому кораблю с остатками полка на борту. Острайху, Франсену и другим «борнхольмцам» пока удавалось сохранять свой багаж. Судя по всему, их еще не обыскали и не ограбили. Неприятным воспоминанием осталось то, что никто из них не предложил мне хотя бы одну сигарету. По сравнению с ними у меня не было ничего. Я наслаждался курением снова, еще с тех пор, когда доктор Йохансен в Данциге угостил меня сигаретой. Тогда он сказал, улыбаясь, что мне можно было позабыть о своих опасениях, связанных с последствиями ранения в легкие.
В Дойч-Эйлау я увидел того самого санитара, который бессовестным образом ел шоколад перед голодными ранеными. От разговора с ним я воздержался. На этом лугу солдаты повсюду пели песню, которая в то время являлась непременной частью репертуара немецких хоровых обществ. «Если я спрошу у путника: «Куда ты идешь?», то он радостно ответит: «Домой, домой, домой!» Для меня это было признаком того, что немецкий дух был еще жив, по крайней мере, здесь.
Около недели мы провели в районе границы, которая только что была установлена в Потсдаме между Россией и Польшей. Переезд оказался недолгим. Конечной станцией для нас оказался Инстербург (ныне г. Черняховск, Калининградской обл. — Прим. ред.). Помню, как мы проходили мимо уцелевшего здания огромной церкви Мартина Лютера. Затем колонна пошла по дороге, на несколько километров обсаженной высокими тополями. Пунктом назначения являлся лагерь на территории старинного поместья Георгенбург, где в течение многих лет находился конный завод. Мы прошли через каменные ворота, на которых старинными цифрами было выведено: «1268».
В Георгенбурге размещался главный лагерь № 445. Позднее ему был присвоен номер 7445. Там находилось управление всех лагерей для военнопленных на оккупированной русскими территории Восточной Пруссии, включая лагеря в Кенигсберге, Тильзите и в других местах. В то время в Инстербурге еще находился инфекционный госпиталь, который позднее закрыли. От нашего короткого пребывания в Георгенбурге летом 1945 г. в памяти у меня осталось немного. Главное, что я помню до сих пор, это суп из брюквенных очистков. Они представляли собой основную часть нашего пайка. Брюквенные очистки использовались на конном заводе в качестве корма для лошадей, и я не могу поверить, чтобы русские не знали об этом.
Помню, что там находилось много офицеров, особенно старших. Среди них был полковник Ремер, старший брат майора Ремера, который 20 июля 1944 г. по приказу Геббельса со своим батальоном охраны арестовал участников антигитлеровского заговора. За это он получил звание генерал-майора лично от Гитлера. Говорили, что он был всего лишь простым офицером, но в отличие от него «наш» Ремер был действительно человеком светским и обладал большим опытом общения на международном уровне. Прежде он занимал должность в аппарате военного атташе в Мадриде и владел несколькими иностранными языками. Подобно тому, как это делали после Первой мировой войны и революции многие русские аристократы и офицеры царской армии, он надеялся провести остаток своей жизни в качестве гостиничного портье. Помню и выступление квартета военнопленных, которые под оглушительные аплодисменты спели популярную французскую песню «Расскажи мне о любви». Она начиналась с этих слов, и это все, что я понял без перевода на немецкий язык.
Но еще мне запомнились разговоры на политические темы, которые велись офицерами. Это были попытки примириться с новой ситуацией. Они были людьми далекими от политики, а их мир, единственный мир, который они знали, теперь рухнул. В лагере Георгенбург все знаки различия должны были быть сняты, а все головы острижены наголо. Как офицеры, мы считали это дополнительным унижением. Предполагалось, что это делалось в гигиенических целях для предотвращения эпидемий. В Красной Армии это было уставной нормой, хотя и не для офицеров. Тем не менее большинство заключенных страдало кровавым поносом, как при дизентерии, и никакой помощи им не оказывалось.
Среди наиболее важных производственных предприятий Восточной Пруссии, где промышленность была развита слабо, имелось несколько небольших целлюлозно-бумажных фабрик. Две такие фабрики располагались под Кенигсбергом. В порядке репараций они должны были восстанавливаться немецкими военнопленными.
Из Георгенбурга нас перевезли на грузовых автомашинах в Кенигсберг. Город был почти полностью разрушен. В Данциге, когда нас перевозили из Политехнического института в Медицинскую академию, мне довелось мельком увидеть собор «Мариенкирхе», главную достопримечательность города. Проезжая через Кенигсберг, мы получили достаточную возможность представить себе, насколько прекрасен был когда-то этот город. Мы проехали мимо развалин замка, и товарищ из Кенигсберга показал нам, где находилась могила Канта.
Налет британской авиации 30 августа 1944 г. превратил центр города в груду развалин. До того как город был сдан 9 апреля 1945 г., русские его окружили. Первым взятым ими районом был Метгетен. Потом их оттуда выбили. Но судьба застигнутых врасплох жителей и беженцев явилась ужасным признаком того, что ожидало немецкое гражданское население в будущем. Генерал Ляш, осознавая свою ответственность за многочисленное население города и за войска, которые бесполезно проливали свою кровь, сдал город 9 апреля 1945 г. Возможно, что таким образом он спас жизни бесчисленного множества других людей. Однако Гитлер лично приговорил его к смертной казни через повешение за то, что Ляш не сражался до последнего человека. За этим последовали чудовищные зверства оккупантов. Женщины и девушки в отчаянии бросались в реку Прегель или прибегали к другим способам самоубийства. После массовых изнасилований, убийств, поджогов и грабежей наступил голод, повлекший за собой множество смертей.
В своей книге «Кенигсберг 1945–1948» Хуго Линк, один из немногих протестантских пасторов, оставшихся и уцелевших в Кенигсберге, рассказывает, что осенью 1945 г. число находившихся в городе немцев достигало 96 000. В последний период своего существования в качестве «крепости» в Кенигсберге насчитывалось 126 000 гражданских лиц. Таким образом, за полгода погибло 30 000 человек. Голод и болезни опустошили город еще больше, так что в нем осталось всего 24 000 жителей, которые подлежали депортации.
В своем маленьком лагере мы были заблокированы полностью, и нас охраняли настолько тщательно, что о контактах с местным населением не могло быть и речи. Я не помню ни одного случая, чтобы к нам просачивались хоть какие-нибудь новости из города. Рассчитанный на 200 человек лагерь был расположен в пригородном поселке Хольштейн, чуть ниже по течению реки Прегель, там, где она впадает в пресноводный залив. Старшим у нас был обер-лейтенант Каль из Кенигсберга. Говорили, что его семья все еще находилась в городе. Таким образом, процесс жизни, страдания и смерти проходил для военнопленных незамеченным.
