— Давайте, казаки, решать, что делать-то будем! — одернул их Ермак. — Это ведь не шутки шутить — это смерть наша. И пущай каждый об этом попомнит.
Круг, и без того тихий, совсем замолк.
— А чего тут думать! — прохрипел молчаливый есаул Кирчига. — Мы тут все люди решенные. Нам и так смерть, и эдак кончина! Смертью нас не напужаешь! Мы чо, два века жить собрались?
— Чего вы все — смерть да смерть! — озлился Кольцо. — Ежели по чести, дак мы все уж сто раз мертвецы отпетые!
— А помереть, так оно и лучше — мертвым спокойнее, — сказал кто-то.
— Оно спокойнее, — согласился Ермак, но, подмигнув казакам, прихохотнул: — Но уж больно скушно.
— И то! - радостно подхватили казаки.
— Двум смертям не бывать, а одной не миновать...
— Надоть, — сказал Мещеряк, — не об смерти думать, а как их одолеть.
— Верно, — закричал одноглазый голутвенный казачок. — Ежели сейчас назад подадимся — они всех пас изгоном возьмут...
— Куды бежать-то? — сказал белобрысый Яков Михайлов. — Реки не сегодня-завтра станут, а мы без стругов — как голые на снегу... Так что надо вперед проламываться...
— Вперед, вперед! — закричали казаки.
— Как по льду на коне, — сказал Кольцо, — стал — пропал! Проламываться сквозь них надо! За ними же городище Сибирь, сказывают! Надо думать, как прорваться. Городище возьмем — и назад...
— Назад-то еще выгребать надо, — вздохнул кто-то. — Назад — это не вниз под парусом сплавляться.
— Стало быть, все за бой? — спросил Ермак.
— Все, все!.. — раздались голоса.
— Кто за бой — подходите к крестному целованию, — сказал Старец.
Казаки потянулись к кресту.
— Отпущаются тебе грехи твой! — говорил Старец. — Имя?
— Окул!
— Да не Окул! Божье имя говори... Кем крещен?
— Игнат.
— Василий.
— Иван.
— Федор.
Так шептали казаки, целуя крест, называя непривычные, сбереженные имена своих ангелов-храните-лей, словно призывали их себе на помощь в трудную смертную минуту.
Подошли к кресту все. И даже немец и литвины, крестясь слева направо, просунулись к кресту.
Старец подумал, обернул плоский выносной крест обратной стороной и допустил к целованию.
— Не имамы иныя помощи, не имамы иныя надежды, разве Тебе, Владычица... — звонко запел он акафист Божьей Матери.
И пять сотен изрубленных, почерневших от пороха и дыма, привыкших к сече и убийству, буйных, клейменых, беглых, побывавших и в цепях, и в колодках или всю жизнь таившихся и скитавшихся по степям, рекам и потаенным местам мужчин, притерпевшихся к боли, не боящихся смерти, превратились в малых детей, что взывали к матери:
Ты нам помоги! На Тебя надеемся и Тобою хвалимся...
Голоса множились среди сосен, раскатывались по реке, взлетали к темным небесам:
Да не постыдимся!
Всю ночь готовились. Рассчитывали, каким бортом пойдут мимо мыса, рассаживались, готовили ловушки. На рассвете, в густом, промозглом осеннем тумане, пошли...
Готовился и Маметкул. Не надеясь на стойкость собранных со всего ханства толп, иначе было и не назвать это разномастное войско, он решил выиграть бой за счет подготовки позиции. Тобол резко огибал Човаший мыс. Быстрое течение выносило струги прямо на мелководный плес, где к стругам могла подскакать даже конница.
Под крутизной обрывистого берега Маметкул устроил засеку и за ней усадил тысячи три лучников. Это псе были местные князьки со своими родичами и дружинниками. Назвать их воинами было сложно, поскольку если они и ходили за Камень и участвовали в набегах, то больше чтобы пограбить. Сабель, бердышей, мечей у них не было, и управляться с ними они не умели. А вот стрелки были отменные. Их задача была простой: когда казачьи струги вынуждены будут развернуться бортом к засеке — засыпать их тучами стрел. Когда струги остановятся (а не остановиться они не могли — за мысом река была перегорожена канатами, плотами и лодками, на которых тоже сидели стрелки), тогда на них по мелководью со всех сторон должны ринуться толпы всадников и пеших татар, вооруженных щитами, мечами, копьями, рогатинами...
— Завалить, задавить трупами русских! — не скрывал Маметкул своего замысла перед мурзами.
И те согласно качали головами и прищелкивали языками:
— Якши, якши... Хорошо! А людишек что жалеть? Бабы новых нарожают! Нужно выкорчевать эту заразу, что появилась в ханстве! Задавить любой ценой.
Особое внимание придавалось огненному бою. Кучум давно просил его у Крымского хана. И тот прислал несколько пищалей. А вот Казанский хан в свое время прислал несколько пушек. Из них стреляли, приучая воинов не бояться пушечных залпов.
Пушки стояли по краю крутого берега и ждали своего часа.
Всю ночь горели костры, подходили новые и новые отряды. Под утро прибыл хан Кучум. Издалека был виден его силуэт на высоком берегу. Старый хан сидел неподвижно на белом коне, и его сутулая фигура напоминала беркута на руке у беркутчи. Сходство добавляла черная повязка на глазах. Хан прислушивался к изменению шума там, внизу, на реке. Чутко поворачивал горбоносую голову в ушастом колпаке.
Рядом с ним стояли четыре пушки, привезенные из Бухары. В их бронзовые жерла были забиты двойные заряды. Пушкари калили каменные ядра, наводчики держали тлеющие фитили...
Вдруг разноголосый говор и шум стихли.
— Плывут! — понял хан и весь подался вперед, словно хотел прыгнуть с кручи прямо на казаков, и рвать, и топтать, как беркут топчет зайца или лисицу...
— Алла иллия аль рахман... — запели муллы.
— Алла акбар! Алла акбар!.. — начали скандировать воины Маметкула. Забили в бубны, завопили шаманы-шайтанщики, и впрямь похожие на чертей.
— Целься! — раздался властный голос Маметкула. — Стреляй!
Кучум слышал, как свистнули, срываясь с тетивы, тысячи стрел.
Вслед за этим свистом не последовал вопль торжества, но прошелестел ропот удивления.
— Целься! — Какая-то растерянность прозвучала н голосе Маметкула. — Стреляй!
Снова свист, и снова вздох удивления.
Что там? — спросил Кучум.
— Великий хан, — дрожащим голосом ответил мурза. — Они не падают! Они истыканы стрелами, как ежи, но не падают, а плывут прямо на заплот.
— Спасайтесь! Мы бессмертны... — раздался грозный бас с реки. — Спасайтесь!
И вслед за этим тот же голос прокричал:
