Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 68
– А какой художник был! – расстраивался и недоумевал Лёшка. – Такой талантище! И выставки с успехом проходили, и продавался. Надо же, что вышло…
В конце концов Лешка позвонил Наде, и она согласилась принять Сидоркина обратно – она любила Славку очень сильно, Лешка сам тогда, в юности, завидовал ему и мечтал встретить такую же Надю, и переживал, когда этот дурак бросил ее из-за какой-то грудастой мочалки.
– Марин, а ты не могла бы ему помочь? Как мне помогла, а? Чтобы он завязал?
– Лёш, ну сколько раз тебе говорить: я ничего с тобой не делала, ты сам.
– Хорошо-хорошо. Но ты помогла, подтолкнула. Попробуй, а то жалко мужика.
Марина попробовала. Она долго «вглядывалась» в Сидоркина, пока завтракали, потом отозвала Лёшку в другую комнату:
– Лёш, не получится ничего. Он сам выбрал этот путь, понимаешь? Я могу его отрезвить, но только хуже будет. Он тогда сразу повесится или под машину кинется.
– Как? Почему?
– Он жить не хочет. Потому что писать больше не может.
– Но если он пить перестанет, он же…
– Лёш, все наоборот! Он не потому не пишет, что пьет! Он пьет потому, что не пишет! Он кончился, как художник, понимаешь?
– Нет, не понимаю!
Лёшка и правда не понимал: это же не голос, который вдруг может пропасть у певца, не сломанная рука у скрипача. Вон Бетховен и глухой – сочинял музыку! Руки на месте, голова на месте, глаза смотрят – как можно разучиться писать? Он машинально схватил карандаш и быстро начеркал на листочке забавную собаку, чешущую лапой за ухом. У Лешего везде валялись блокноты и карандаши, потому что рисовал он постоянно, а рассказывая что-нибудь, так непременно, помогая словам картинками. Он отвез Сидоркина к Наде – по дороге тот тоже пытался что-то рассказать про Валерию, но Лёшка отмахнулся от бреда спившегося человека. Но вот теперь и Андрюха туда же…
Но Лешему не хотелось задумываться обо всех этих странных вещах в день своего триумфа – потом, потом! И он снова мысленно окунулся в праздничную атмосферу вернисажа, вдохнув аромат роз, большой букет которых держал на коленях, потом вдруг засмеялся.
– Что ты?
– Я кино вспомнил, «Берегись автомобиля». Помнишь, там Деточкин с премьеры едет в «воронке» с ментами, весь в букетах. Такое выражение лица у Смоктуновского! Вот и у меня сейчас, наверное, такое же.
– Это точно!
Дом словно одичал без них, отвык за лето и осень. Даже после ремонта все казалось темным, бедным и маленьким – по сравнению с хоромами Валерии. Марина зажгла везде свет, открыла форточки, впуская морозный воздух.
– Марин, ты постели, я лягу. Устал что-то.
Когда пришла к нему, показалось, что спит – нет, открыл глаза: не спится. Разделась, потянулась всем телом…
– Подожди, постой так! Я полюбуюсь.
– Да на что там любоваться – я такая толстая!
– Ты не толстая. Ты – спелая.
– Как груша, что ли?
– Не смейся. В тебе сейчас столько женского! Раньше девического было больше, это особая красота. А сейчас…
Стоя в полосе лунного света, падающего из окна, Марина плавно, словно танцуя, повернулась перед мужем и бессознательно встала в классическую позу мраморной Афродиты. Алексей смотрел. Потом задумчиво произнес:
– «И создал он образ, подобной женщины свет не видал, и свое полюбил он созданье; было девичье лицо у нее; совсем как живая, будто с места сойти она хочет, только страшится…»[6]
Марина физически ощутила тяжелую волну горячей нежности, остановившей мгновение – не застывшее, как янтарь, а длящееся, и длящееся, и длящееся. Так длится, постепенно изнемогая, звук гулкого колокола.
– Иди ко мне…
Потом она пристроилась, как всегда, ему под руку – просто лежали, пригревшись, медленно погружаясь в дрему, в темную сонную воду, где вспыхивали и гасли искры прошедшего праздника. Плыли вдвоем по лениво текущей реке, в узкой долбленой лодочке, смотрели в мерцающее звездное небо. Такая тишина настала, такой покой. Успокоение. И Леший сонно пробормотал:
– Ты чувствуешь, как все устаканилось?..
«Да, – думала Марина, – именно». Устаканилось, успокоилось, улеглось. Утихла стремнина, что швыряла о пороги и била о скалы, растаял водоворот, что затягивал в черный омут, выровнялось течение. Это – гармония. Весы уравновесились – чаши застыли и не двигаются. Точка покоя. Но так не продлится вечно. Что-то изменится, и опять придут в движение чаши весов. Вот если бы видеть будущее! Знать, к чему готовиться! Нет, не вижу. Чуть-чуть, как в туманную ночь с фонариком, на два шага вперед. А может, и не надо? Лишнее это.
Просто жить.
И любить.
А что будет – то будет…
И пока они с Лёшкой лежали, обнявшись, в ладонях Времени, неведомое Будущее вырастало из дня сегодняшнего, как росток из крошечного зернышка, чтобы стать деревом, распуститься, зацвести и упасть спелыми плодами к их порогу.
Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 68
