Колчаковцы после долгого топтания на взгорке наконец пришли в движение, поскакали через ложбинку к речке Шубинке, к кедровнику.
Тот, кого Мусатов считал белым командиром, остался на месте. Мусатов попросил попробовать достать его выстрелом самого меткого стрелка‑чоновца Никодима. Мудрено с расстояния почти в версту, однако Никодим кивнул, прицелился, выстрелил. В бинокль Мусатов увидел, как сильно, из стороны в сторону, точно приводимый в движение небрежной рукой маятник, качнулся, но удержался в седле человек в папахе и полушубке. Непонятным осталось, то ли он сам сделал такое движение, то ли ужаленный пулей. Второй раз выстрелить по нему возможности не представилось: он развернул коня и исчез из поля зрения.
Устремившиеся к кедровнику белые между тем приближались. Подпускать так же близко, как подпустили в предыдущий раз с четверть часа назад малую группу вражеских всадников, было опасно. Достигнут кедровника и сомнут чоновцев, порубят шашками. Мусатов сам с расстояния метров в триста повел огонь из пулемета. Остальные бойцы последовали его примеру, передернув затворы винтовок.
Встретив фронтальный огонь, сразу потеряв ранеными и убитыми человек семь‑восемь, белые отпрянули, замешкались, однако уходить вовсе не подумали, поскакали в обход с флангов.
Продолжать неравный бой не входило в намерения Мусатова. Задача, которую он ставил перед собой: как можно больше истребить белых, ослабить их – была выполнена. И теперь пора было, пока не поздно, отходить, возвращаться в Пихтовое.
Приказу пятнадцатилетнего мальчишки‑командира повиновались все чоновцы беспрекословно: руководя операцией, он не потерял в схватке с врагом ни одного человека, никто не получил ни единой царапины, зато на каждого чоновца приходилось едва не по два убитых колчаковца…
Вечером того же дня Мусатов докладывал начальнику уездного ЧОНа о нижнешубинской операции.
А спустя еще два дня отряд ротмистра Воропаева, преследуемый небольшой регулярной частью Красной Армии, прекратил свое существование. Раненый ротмистр попал в плен. По его признанию, фактический разгром отряда, утрата боеспособности произошли в бою около деревни Нижней Шубиной. Сам ротмистр ранение в бок получил там же…»
Зимин оторвал взгляд от книги, спросил пихтовского ветерана‑долгожителя:
– А вы лично видели, как прискакал из деревни Шубино мальчишка, гонец от Антипа?
– Сам – нет, – был ответ.
– И при разговоре его с начальником части не присутствовал?
– Командир все говорил.
– Командир уездного отряда ЧОН – это Тютрюмов имеется в виду?
– Он самый. А кто же.
– Что, его фамилию и через полвека после окончания гражданской запрещено было называть?
– Я называл. Чего‑то не написали, – ответил Мусатов. – Видать, так нужно.
– Ясно… А этот комбедовец… – Зимин не сразу вспомнил имя, – этот комбедовец Ермолай, он действительно был убит белыми?
– Наверно. Я как‑то не помню.
– Не интересовались?
– Не. Не до того было. Бои.
– Тут интересуйся, нет ли – все равно известно было бы. Жертв белого террора хоронили с почестями. В центре села, как правило. Тем более – комбедовцев. Есть какой‑нибудь памятник в селе?
– Да самой Нижней Шубиной давно уже нет в помине. Даже на карте, – ответил вместо хозяина квартиры Нетесов.
– О гонце от Антипа, соседе Ермолая, и о самом Антипе тоже потом не справлялись, – утвердительным тоном сказал Зимин.
– Тоже… – Пихтовский почетный гражданин кивнул. – Чего там справляться‑то? Тут все написано – ни убавить, ни прибавить.
Зимин не стал спорить насчет прибавить‑убавить, важно, что хоть, похоже, без вранья написано. Задал еще вопрос:
– Значит, не будь этой случайной встречи с охотником, влетели бы в кедровник прямо под пулеметные пули колчаковцев?
– Так. А чего уж тут рассуждать. – Снисходительная улыбка скользнула по губам Мусатова. – В частях особого назначения служить было – самая настоящая война. А на войне, будет тебе известно, случайности на всяком шагу. Ты лучше дальше читай.
Зимин после глубокомысленной сентенции престарелого ветерана о превратностях войны обменялся взглядом с Нетесовым и продолжил чтение.
«…Не остыл еще Егорка Мусатов от схватки с противником в кедровнике под Нижней Шубиной, как подоспело новое задание. Точнее говоря, это было даже не задание – просьба.
В тот далекий год леса вокруг Пихтовского кишмя кишели недобитыми колчаковцами. И среди них особенно выделялась офицерская организация Федора Кузьминых. Организация была глубоко законспирирована, строилась по принципу „пятерок“, все офицеры имели вымышленные имена. Сам Кузьминых значился в списках как „корнет Караваев“, а руководитель разведывательно‑террористического отряда этой организации поручик Нечаев именовал себя „есаулом Сибирским“. Впоследствии выяснилось, что большинству членов отряда „есаула“ прикрытием служила трудовая артель по заготовке дров в Вереевском бору. Но это известно стало впоследствии, ближе к осени, а по весне отряд „есаула Сибирского“ наносил ощутимые частые удары по прилегающим к Пихтовому селам и, что нетерпимее всего, по жизненно важным коммуникациям – в первую очередь устраивал диверсии на железнодорожной магистрали.
Вскоре после одного из таких ударов, когда недобитые белые захватили на несколько часов находящуюся в нескольких десятках километрах от Пихтового крупную железнодорожную станцию Ишнорскую на Транссибирской магистрали и, учинив там грабежи и разбой, скрылись в леса, командиру Пихтовского чоновского отряда пришло письмо. Некий белый офицер Олаферьев делал предложение чоновцам выдать красным за большую сумму денег и штаб организации „корнета Караваева“, и верхушку разведывательно‑террористического отряда „есаула Сибирского“. Если предложение Олаферьева принимается, то тридцать тысяч рублей золотом, треть всех денег, срочно должны быть доставлены в охотничью избушку, стоящую в лесу в десяти верстах от окраины Пихтового в направлении на деревню Светленькую.
Предложение принималось. Слишком дорого обходились действия контрреволюционной организации, особенно ее террористического отряда. И требуемая сумма в Пихтовом была – золото и серебро, взятые в бою возле Орефьевой заимки еще не отправили в губернский центр. Вот только кому доверить скрытно и под покровом ночи, как ставил в своих условиях бывший белый офицер Олаферьев, доставить драгоценности в лесную избушку, а в обмен забрать со стола записку с явками и подлинными именами некоторых белобандитов?
Выбор командования уездного ЧОНа и чекистов опять пал на Егорку Мусатова.
– Задание крайне опасное. Может, это провокация. Ты вправе отказаться, – говорили Мусатову в кабинете у начальника части особого назначения.
Егорка отвечал, что поступил в отряд, чтобы выполнять задания, а не открещиваться от них.
