Находка таблички Гераклита
Стремление обнаружить находки в ходе раскопок оказалось ошибочным. Правильнее было попросить разъяснений у офицеров разведки противника. Указания касались списка местных музеев и управлений колхозов. Там и в самом деле обнаружились ценные вещи. Получается, что находки уже, так сказать, собраны. Так что надо идти ПО СЛЕДУ ПРЕДЫДУЩИХ ИСКАТЕЛЕЙ СОКРОВИЩ.
Без места
Нет такого места, где бы Хайдеггер мог сохранить при себе свою добычу — доверенного ему ребенка. Теперь он совершенно уверен, что это маленькая гречанка. Отвечая настоятельному желанию, она окажется потомком Ифигении. Нет места. Что это значит?
Это намек на то, говорит Хайдеггер, что место — не точка в пространстве и времени, а процесс, подобно трубе, туннелю или узкому месту в песочных часах. Это самое узкое место означает: я отрываюсь от возможного для меня и натыкаюсь на (невидимую или прозрачную) стену. Эта СТЕНА и образует место. Самое узкое место оказалось на переходе от фронта к родине. Из этого следует, что Германия пока пребывает в умиротворенном состоянии, что военный фронт удерживает войну на расстоянии от земель рейха; Германия еще не вступила в войну, что произойдет позднее. Лишь по краям, где находятся войска (и они ждут по большей части, лишь немногие сражаются), обнаруживается тонкий слой ЧРЕЗВЫЧАЙНОЙ СИТУАЦИИ. Чрезвычайная ситуация — МЕСТО НЕВОЗМОЖНОГО.
Хайдеггер понимал, что у него никак не получится забрать с собой ребенка в рейх и привезти его в Тодтнау (может, спрятать его там? но где?). Невозможность уязвляла его.
Он встретил Олендорфа.
— Если кто-нибудь хочет чего-то всем сердцем, надо, чтобы он это совершил. Иначе он и желать ничего не будет.
— В этом вы правы, партайгеноссе Хайдеггер. В этом весь смысл национал-социалистической революции. Однако это не имеет никакого отношения к вопросу, который тревожит ваше сердце, дорогой Хайдеггер. Вы неверно ставите вопрос.
— Я и не формулировал это в виде вопроса.
— Но я расслышал в сказанном вопрос.
Олендорф хотел объяснить товарищу по партии две вещи: оба предположения, что жизни девочки угрожает опасность и что она гречанка, не доказаны. Второе — фантазия, порожденная желанием, возможно, недолгая и не способная устоять под давлением реальности (например, вопросов центра регистрации жителей, таможенника, сотрудника уголовного розыска, на которого Олендорф повлиять не может). При каждом шаге следует спрашивать себя: готов ли я рисковать ради этого жизнью? Хочу ли я, чтобы эта сцена, в центре которой я нахожусь в действии, повторялась до бесконечности? Буду ли я ее и тогда желать?
Это слишком жесткая формулировка, ответил ученый. Он заметил, что Олендорф употреблял по-своему слова, сказанные им, Хайдеггером, в предыдущих разговорах. Он заключил из этого, что обладает авторитетом. Словно бы соглашаясь, он сказал: Я должен спрашивать не только: Готов ли я рисковать жизнью? но и: Что будет, если я не буду отстаивать почти ничего из того, что меня затрагивает? Если я ни ради чего не готов рисковать жизнью? Кто такой конформист? Человек каждую минуту понемногу умирает. Если ни для какого отрезка жизненной линии не существует риска, зачем тогда жить?
Оставим иллюзии, ответил Олендорф. Простите, если я не говорю языком ваших желаний. Я говорю, исходя из опыта. Я исхожу из того, что этот ребенок — еврейского происхождения. Иначе бы он не попал в число согнанных людей. Ошибок у нас случается не много. Ошибались ли мы, станет ясно, когда ребенок подрастет. Его отдадут в СНД[62]. Я допускаю, что еврейский ребенок может выглядеть не по-еврейски. Но все же под вашим покровительством вырастет не гречанка. Как вы собираетесь достать свидетельство расовой чистоты? Вы должны, дорогой Хайдеггер, быть способны произнести: Если она и еврейка, я останусь на ее стороне всем своим существом (то есть не только своей жизнью, но и своим положением). Готовы ли вы это сказать? У вас в голове нечто личное, вы следуете личному чувству. А это в условиях ЧРЕЗВЫЧАЙНОЙ СИТУАЦИИ невозможно.
Хайдеггер ответил: тогда военное положение абсолютно недействительно. Одновременно он увидел, что его влияние закончилось. Хотя он был уверен, что Олендорф прикроет его «в чрезвычайной ситуации», он совершенно не рассчитывал, что сможет повлиять на таможенника или контролера при возвращении на территорию рейха.
Хайдеггер пошел бродить пешком. Девочку он оставил на попечение ефрейтора Фрайтага. Она слонялась вокруг кухни. При хорошем уходе из нее вырастет статная женщина. Ребенок был явно не славянского сложения, тело ее было стройным и устремленным вверх. Это Хайдеггер и назвал бы в ней греческим[63].
9
Ребенок кашляет. В Симферополе нет лекарств от кашля. Я добываю меда. Даю ей с горячей водой.
У ребенка температура. Странный единичный случай защиты рейха: защита ребенка с нелегальным статусом. Я обращаюсь к военному советнику юстиции Вольцогену. Возможно ли удочерение? Обладает ли военный юрист полномочиями на этот случай? Вольцоген: Вопрос довольно необычный. Я: На этой войне немало необычного. Вольцоген: Господин профессор, откуда у вас ребенок? Я не могу раскрыть некоторых обстоятельств дела, чтобы не подставить Олендорфа.
Я снова отправляюсь на дальнюю прогулку в горы. Решение: создать на этом классическом полуострове центр нового мышления. Для этого мне все же придется вернуться хоть раз на родину, чтобы уладить формальности. КРЫМСКАЯ АКАДЕМИЯ ГЕРМАНСКОГО РЕЙХА. Эта земля была садом под началом греков, и она вновь может им стать. В согласии с нормами садоводческого и политического искусства. Следуя разуму, надо создавать образцовые пространства, «живые зоны». То же надо будет повторить на Урале, в завоеванной Сибири, чтобы овладеть огромными просторами Востока, подлежащими заселению. Такова цель, которая затем породит силу воли, которая, правда, нужна нашим войскам уже сейчас (в кредит), чтобы завершить боевые действия[64]. Лишь боги способны устранить временной перепад, отделяющий до сих пор эту силу воли будущего от нашего Сейчас.
Поздним вечером выясняется, что у ребенка не простуда, а особый вид местной чесотки, неизвестной и старшему штабному врачу доктору Маюсу. Маленькое тело ужасно воняет. Я дал ефрейтору Фрайтагу пять марок, чтобы он искупал девочку, названную мной в честь дочери Геркулеса Фригой, в серной воде. Она в жару, не понимает меня. Я говорю по-гречески, по-немецки, на языке моих гор, довольно прилично по-латыни, ни слова не знаю по-русски или какой еще ее язык. Она не говорит на идише. Откуда уверенность спецподразделения, что это еврейский ребенок?
