Она вздернула дрожащий подбородок и торжественно уставилась на восходящую луну. Теперь она — леди. Больше не будет никаких романов с простолюдинами. Ее ждал мир утонченных манер, обузданных страстей и рафинированного внешнего вида. Она должна забыть об этой горько-сладкой связи, забыть, словно ее не было. И пусть будет проклято ее сердце.
Стоя на самом верху крепостной стены, так, что ее фигура грациозным силуэтом обрисовывалась на фоне низко висящей луны, Лине казалась архангелом в ореоле золотистого света. Но Дункан-то знал, что к чему. Он выплюнул остатки горького эля на солому, устилавшую пол конюшен. Лине де Монфор не была ангелом.
Она уже забыла о своей прошлой жизни, горько подумал он. И она поторопилась избавиться от него, даже не бросив последний взгляд в его сторону. Не имело значения, что уже много дней она, как неприкаянная, бродила по замку и на ее лице отражались страдание и внутренняя борьба. Не имело значения, что улыбка, которой она одаривала своих вновь обретенных родственников, ни разу не затронула ее глаз, а ее походка на широких каменных плитах замка утратила былую легкость. Как бы она ни страдала, говорил он себе, она это заслужила. Если она полагала, что несметные богатства облегчат ее душу, то она ошиблась. А если ей было одиноко…
Лине развернулась на парапете и, казалось, поплыла вниз по ступенькам в облаке зеленого бархата, двигаясь с прирожденной грациозностью, которая часто встречается среди людей знатного происхождения. Ее прическа представляла собой сложную, искусно уложенную конструкцию локонов и лент, которые ниспадали на ее обнаженные плечи. Она являла собой живое воплощение благородного происхождения, с бледной припудренной кожей, губами, чуть тронутыми темно-розовой помадой, а ее ярко-зеленая туника из дорогой ткани еще сильнее оттеняла кожу, придавая ей нежный кремовый цвет.
Но по ее затуманенным глазам Дункан понял, что она только что плакала. Жалость поднялась в нем теплой волной, и он проклял собственную слабохарактерность. Он никогда не мог выносить женских слез.
Наверняка Лине околдовала его. Вот уже несколько дней он не мог думать ни о чем другом. Он слишком хорошо помнил, какой шелковистой была ее кожа на ощупь и как приятно ощущать тяжесть ее тела на руках. Его губы жаждали почувствовать нежную плоть ее шеи. Его глазам не хватало вида ее прекрасной груди, тонкой талии, нежного изгиба бедер. Когда она проходила мимо, ее чистый, сладкий запах пьянил его сильнее вина.
Но дело было даже не в этом. Без нее он чувствовал себя ущербным, словно он лишился важной части своего тела. В груди у него поселилась пустота. Ничто больше не доставляло ему удовольствия, он ощущал себя ястребом со сломанным крылом, прикованным к земле без надежды взлететь, потому что рядом не было ее.
Это было чистой воды сумасшествие. И он вел себя как глупец, оставаясь здесь. Сегодня вечером, решил он, сжимая кулаки под монашеской рясой, чтобы никто не видел взрыва его эмоций, он покончит с этим. Сегодня вечером он предстанет перед ней, обвинит ее в содеянном и разорвет ее власть над собой. Сегодня вечером его страдания закончатся.
Лине подняла тяжелый серебряный кубок и отпила глоток сдобренного специями вина, глядя поверх его края. Столы ломились от яств — ломти оленины, поджаренные на открытом огне, всевозможные соусы и подливы, холодные креветки в уксусе, белый свежеиспеченный хлеб, такой невесомый, что буквально таял во рту, живописные салаты с петрушкой и укропом, украшенные лепестками примулы и фиалок, и сушеный засахаренный инжир.
Когда Лине перевела взгляд за пределы главного стола, она лишилась и того малого аппетита, который у нее был. Там стекал жир с дымных свечей, и вонь немытых тел соперничала с ароматами переперченного мяса и прокисшего эля. Простолюдины довольствовались остатками со столов знати — грязные подносы, недоеденные куски несвежего мяса, горький эль, еда, к которой привык он. Лине опустила нож. Она не могла есть.
Во время ужина она почти не притронулась к изысканной пище. Лорд Гийом показал ей длинный список увеселительных мероприятий, чтобы доставить ей удовольствие, но у нее пропал интерес даже к развлечениям. Похоже, ничто не в силах победить ее меланхолию.
Сначала выступила группа скрипачей, потом арфист, затем пришла очередь лютни. Наконец квартет танцоров продемонстрировал последние новинки танцевального искусства из Италии. Она изобразила интерес, поддакивая своему дяде, заметившему, что кружение и чередование фигур в танце сродни ткачеству. Она вежливо поаплодировала завершению особенно сложного тура танца и подавила вздох, когда музыканты заиграли бесконечную простенькую песенку с припевом.
Лине перевела взгляд на свой серебряный кубок и после того, как слуга вновь наполнил его вином, отодвинула его. Если она еще выпьет на голодный желудок, то уснет раньше, чем закончится представление.
Монах в рясе и клобуке, прихрамывая, подошел к возвышению, прижимая к груди арфу. Зал притих. Лине подавила зевок. Он взял аккорд, и потом пальцы его побежали по струнам, принялись ласкать их одну за другой. В зале послышался восторженный шепот, после того как он сначала заиграл с нежной осторожностью, а потом окунулся в музыку подобно страстному возлюбленному.
Лине внимательно наблюдала за ним. Его игра действительно была великолепной, и было в нем нечто…
Затылок у нее внезапно начало покалывать, словно она попала в паутину. Эти пальцы, широкие плечи, музыка… Этого не могло быть.
Когда монах наконец запел, Лине почувствовала, как у нее оборвалось сердце, и судорожно вздохнула, узнав певца. Лорд Гийом бросил на нее внимательный взгляд, и она выдавила из себя ободряющую улыбку. Ей понадобилась вся сила воли, чтобы не броситься к ногам цыгана и не умолять его о прощении.
Он пел меланхоличную балладу, и голос его звучал устало и неотразимо. Но как только прозвучали слова о любви и предательстве, облегчение, которое испытала Лине, увидев его, постепенно сменилось страхом. Она знала, для кого он поет.
Кровь отлила от ее лица. Цыган пришел за ней, но не для того, чтобы воссоединиться. Нет, он пришел отомстить. Она нанесла ему смертельную рану своим предательством, и он пришел уничтожить и разоблачить ее. Песня имела смысл, предназначавшийся только для ее ушей, но вскоре он всем поведает историю о том, как вот эта самая леди де Монфор задрала свои юбки перед простолюдином. Мечта ее отца будет разбита, а ей предстоит пережить позор.
Когда песня закончилась, все, вскочив с мест, криками стали выражать восторг и одобрение монаху в клобуке. Лине потянулась за своим кубком и, судорожно схватив его, расплескала часть содержимого на свою дорогую накидку, где сразу же образовалось отвратительное пятно. Она залпом допила остатки вина и поперхнулась. А потом салфеткой промокнула пот на лбу. К тому времени когда она подняла голову, он исчез.
Ей надо бежать. Она не могла думать больше ни о чем другом. Лучше удалиться под благовидным предлогом, подняться к себе в спальню и запереть дверь на засов. Ей надо побыть в одиночестве, чтобы подумать. Святой Боже, она не могла допустить, чтобы цыган загнал ее в угол. Он может уничтожить ее одним-единственным словом, оброненным якобы невзначай.
