Книга Отважный муж в минуты страха - Святослав Тараховский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 75
— Знаете, поразмышлял. И понял, что вы правы.
Альберт обрадовался, и радость его была вдвойне против той, что могла бы быть, согласись Сташевский с его предложением сразу. «Спохватился, засранец», — подумал он, но вслух, распоров острием носа воздух и широко улыбнувшись, сказал чуточку другое:
— «Разум не просто победит — он восторжествует!». Не мои слова, Александр Григорьевич, Фолкнера, но я готов под ними подписаться. Браво, я рад, что вы поразмышляли в правильном направлении. Жизнь продолжается.
— Выходит так, — сказал Саша. «Танцуй яблочко, Альберт, — подумал он. — Радуйся пока».
Как обычно пили чай, и Альберт расспрашивал его о свадьбе; как прошла, что за люди были, сколько, выступал ли Струнников, что говорил, как вел себя вообще? До каких-то пор Саша отвечал, потом, кивнув на бумагу отчета, сказал, что все изложил на бумаге. «Ах, да, конечно», — спохватился Альберт и, не поленившись, начал сразу читать Сашино сочинение.
«Интересно, — разглядывая склонившегося над бумагой чекиста, думал Саша, — какая зарплата у этого „пробора“? Он охраняет власть Горбачева; при этом Горбачева он ненавидит, а Горбачев, как власть, ему за это платит зарплату. Парадокс, советский вариант».
— Не перестаю удивляться, — сказал Альберт, — как здорово вы пишите. Спасибо. С другого, извините, долбака пяти предложений не вытянешь, да и те корявые, а у вас… все четко, ясно, по-чеховски… Так я правильно понимаю, что отныне Струнникова ведете и отвечаете за него вы?
— Выходит, так. Вы сами сказали: кому же, как не мне? Тесть.
— Ну и отлично. Перегружать вас не буду: встречаемся здесь раз в неделю, ну и раз в неделю с вас, Александр Григорьевич, такой вот высококачественный отчет.
— Через год набежит собрание сочинений.
— А что? В нашу эпоху гласности — отличная идея. «Записки разведчика». Книга!
— «Доносы стукача».
— А это почти одно и то же!
И Альберт, обнажив зубы, засмеялся крупно, громко, очень похоже на здоровое ржание.
Как только за Сташевским задвинулась дверь, он снял с лица смех, вытянул из ящика и возложил на крышку стола, рядом с тремя листками Сашиного отчета, листы откровений другого автора.
«Бумага одинаковая, фирмы „Чайка“, пачка — 6 рублей 20 копеек, я пользуюсь такой же, — отметил Альберт. Он перечел оба доноса и хмыкнул от удивления и неудовлетворенного любопытства. — Бумага одинаковая, одни и те же русские буквы, одна, в конце концов, тема, но абсолютно разные написаны картины», — заключил он.
«Зададимся, как учили, вопросом: почему так? — спросил себя Альберт. — Либо Огоньков перебирает со Струнниковым и набивает себе цену, либо Шестернев маскирует и выгораживает тестя. А что, если Сташевский дезинформирует? Не хотел ведь, отказывался и вдруг сам принес отчет — не странно ли? Милый ты наш писатель, если окажется, что у первого все изложено правдиво, ты сильно свою задницу подставляешь. Сильно и распахнуто. Сознательное введение в заблуждение органов государственной безопасности — так это называется, к бабке не ходи, привесят тебе за это „десятку“. На что ты рассчитываешь, Чехов?»
Альберт вогнал в волосы узкую пластмассовую расческу и долго обихаживал и лелеял непокорную шевелюру по обе стороны пробора; волосы приятственно постреливали электричеством, занятие помогало сосредоточиться.
«Рассуждая объективно, — размышлял далее Альберт, — Сташевскому веры больше. Огоньков плюсует и рвется в дамки, Шестернев клиент проверенный. А все же сомнение есть, и веру мою подгрызает. Почему так повел себя Шестернев? Зачем он так? На всякий случай? Прикрывает тестя от наших телодвижений? Обеспечивает родному человечку гладкий путь в Америку? Вполне может быть. Но смотри, Шестернев… Если будет доказано, что прав Огоньков, не поздоровится не только тебе, но и Струнникову — кислород мы ему пережмем. Писателя посадим в одиночку, физика запрессуем в кандалы. Шутка. Жалко, что шутка… Решение мое такое: генералу пока ни слова, понаблюдаю, поковыряю, повожусь. Повторно переговорю с Огоньковым, добьюсь ясности, а уж потом… будьте любезны квартирку, товарищ генерал, ваше обещание разве не есть закон?..»
А Саша направлялся в АПН с намерением неколебимым: заявление об уходе и доброе расставание с Волковым и редакцией. Рекомендательное письмо посла в Дипакадемию лежало у него в кармане; письмо, о котором не ведал Альберт, открывало перед ним новый путь, по которому он решил пойти. Все уже было обдумано, обговорено и одобрено на семейном совете; Светке он сказал, что, как журналист, устал от тупой и душной работы подчищать и писать за других бесконечные «Крепнет и развивается» или «Проверено временем»; это была правда, и она с ней согласилась. Это была не вся правда, но всю правду женам, даже самым любимым, родным и близким, знать не следует — любящие мужья их от правды оберегают, потому что правда отвратительна.
Дед умер внезапно и, значит, счастливо: не успел изболеться, походить под себя и дожить до ненависти близких. Рухнул в мгновение казавшийся вечным дуб, вчера еще был, цвел, говорил с Сашей по телефону, хохотал над анекдотом про Горбачева и Рейгана, а с утра не объявился. Всегда, когда не уезжал на дачу, давал о себе знать, а в тот день не объявился. Побежал в киоск за «Огоньком», выхватил, отстояв очередь, журнал, распахнул пахнущие краской страницы, промигнул заголовки, прочитал, возможно, начало забойной колонки главреда Коротича, которого уважал, и упал. Мужики из очереди подхватили; трясли большое тяжелое тело, били по щекам, нелепо звали: «Врача!», «Скорую!», «Кто-нибудь, помогите!», а дед из последнего вагона жизни еще успел им улыбнуться и выдохнуть огромное слово «Всё!..»; после чего окончательно и невозвратно отбыл.
Мужики рассказали об этом Саше, выпили по рюмке водки и ушли.
Саша остался в стариковской квартире; отец и мама работали, организация последних почестей легла на него. Он переговорил с похоронным агентом, стервятником-грифоном, и теперь поджидал его, чтоб окончательно оформить и оплатить заказ. Он сидел в любимом, просиженном дедом кресле от югославского гарнитура, смотрел в потухший экран телевизора «Рубин» — дедовской гордости, купленной по льготной ветеранской очереди, и на полку любимых дедовых исторических книг — Ключевского и Соловьева. Он вдыхал запах родной старости и думал о том, как негромко закончилась удивительная жизнь и как до нее никому нет дела. «Эх, ребята, все не так, все не так, ребята», — вспомнился Высоцкий. Здесь бы, здесь должны звучать Шопен и Бетховен, здесь должны быть венки, черный креп и рубиновые бархатные знамена, сюда, к деду, а не к поддельным вождям, должны идти на последний поклон благодарные толпы. Вожди временны и фальшивы, а народ, к лучшим представителям которого принадлежал дед, вечен и подлинен.
Жулька ворчала и щерилась, никого, кроме Саши, не подпускала, потому, когда агент позвонил в дверь, возмутившуюся собаку пришлось закрыть на кухне, а потом и вовсе забрать к себе — Светка одобрила.
«Не бегал бы за этим дурацким „Огоньком“ — жил бы, да жил», — сказал папа Гриша, но Саша был с ним не согласен.
Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 75
Внимание!
Сайт сохраняет куки вашего браузера. Вы сможете в любой момент сделать закладку и продолжить прочтение книги «Отважный муж в минуты страха - Святослав Тараховский», после закрытия браузера.
