Дональд взглянул на часы.
– Пора подрывать, – сказал он Пиккерингу.
– Всем в укрытие! – Это было предупреждение людям, устанавливавшим заряды.
Дональд откинул предохранительную крышку пульта дистанционного управления подрывного механизма, вытянул на максимальную длину антенну и нажал красную кнопку. Эхо приглушенных хлопков подрывных зарядов разнеслось от головы до хвоста поезда. Через несколько секунд клубы белого дыма поднялись от каждого контейнера.
Дональд резко повернулся в сторону, откуда раздался свист. В пятидесяти метрах от него один из его парней возбужденно махал руками.
– Есть! – сказал Пиккеринг.
– Скажи ребятам сдать поезд немного назад, – приказал Дональд. – Нужно, чтобы он откатился, скажем, метров на тридцать, тогда мы сможем достать контейнер краном.
Один из парней ответил по радио. Поезд начал двигаться назад.
Глава сорок седьмая
Сбавив ненадолго скорость со ста шестидесяти семи до ста пятидесяти миль в час, Анна пересекла три полосы движения и въехала на съезд с эстакады, ведущий к автомастерской в пригороде Дила.
Когда они с ревом спускались с эстакады, Анна щелкнула кнопкой на индикаторе.
– Мы проехали двадцать девять миль со средней скоростью сто четырнадцать миль в час. Это для меня не рекорд, но результат неплохой.
– Как ты это определяешь? – спросил Майлз, когда Анна въехала на стояночную площадку.
– По бортовому компьютеру. Я могла бы сообщить тебе также средний расход топлива, но думаю, что тебя бы эта цифра огорчила.
Анна проехала через всю площадку в дальний конец, где возле ворот в ряд стояли корпуса сданных на металлолом автомобилей.
Сразу за воротами виднелся большой автофургон белого цвета.
– Все в порядке, – сказала она. – Филипп – парень надежный.
Как только автомобиль остановился, они выскочили из него. Анна открыла дверь фургона, и Майлз подал ей первую сумку.
Тремя минутами позже они уже неторопливо ехали по сельской грунтовой дороге в неприметном белом фургоне, в котором было без малого пятнадцать миллионов фунтов стерлингов. У них не было времени сосчитать точнее.
– Мы сделали это? – спросил Майлз.
– Пока все нормально. До завершения еще далеко, и мне не хотелось бы долго разъезжать в фургоне с этим грузом. Мы не знаем, как отреагируют власти, когда вскроется то, что мы сделали.
– Поверни здесь налево, – подсказала Пола.
Анна свернула, и они поехали через деревню, мимо нескольких мелких магазинов, на каждом из которых висели одинаковые плакаты: «Сохраним фунт! Евро – нет!»
– Очень в тему вывесили здесь эти плакаты, – сказала Анна.
– Мы сделали это? – снова спросил Майлз. Он щупал пульс: тот так частил, что Майлз беспокоился за свое сердце.
Пола легко положила руку ему на плечо.
– Мы сделали это, Майлз.
– И ты чувствуешь в себе перемену? – спросил он. – Когда я спрашивал «Мы сделали это?», я имел в виду «Это сработало?» Мы все изменились в лучшую сторону?
– Я – да, – сказала Анна. – У меня пропало желание спать. Я даже могу вести эту машину на положенной скорости и соблюдать ограничения.
– Я никогда никому не скажу о случившемся, – заявила Пола. – Мне это не нужно.
Майлз тяжело вздохнул. Все его тело ожило заново. Он ощущал свои ноги в ботинках, ему доставляло удовольствие поглаживать пальцами обивку сиденья.
– Мне тоже лучше, – сказал Майлз. – У меня столько много ощущений, что я не знаю, что мне с ними делать. И воспоминания… я просто утонул в них. И мне необходимо поговорить с кем-нибудь об этом. Я никогда этого не делал. Я хочу увидеться с отцом и побеседовать с ним о маме, впервые в жизни.
– Это здорово, правда?
– Здорово? – переспросил Майлз. Он потер руками лицо, ощутив на подбородке щетину. Он не брился несколько дней. Но у него было столько ощущений, онемение прошло полностью. – Я начинаю задумываться, – сказал Майлз. – Я хочу сказать, это, конечно, здорово – иметь ощущения, и теперь я могу сказать, что до этого жил вполсилы, но ощущений слишком много. Как я буду теперь работать дальше? Ведь мне сейчас хочется лишь тратить накопленное, общаться с другими людьми, влюбиться, жить, валяться на солнышке, быть счастливым. Раньше мне ничего этого не хотелось. Мне даже хочется иметь детей – ухаживать за ними, быть отцом, проводить время с мальчиками, – раньше я никогда об этом даже не думал. И еще я хочу похоронить свою маму… я хочу сказать, попрощаться с ней, как положено, чтобы потом вырасти и стать мужчиной. Я не могу поверить, что говорю эти слова, это так не похоже на меня, но это мои мысли. Я именно такой. Вы таким меня воспринимаете?
Он посмотрел на Анну, которая обернулась и улыбнулась ему.
– Да, Майлз, я вижу, кто ты такой есть. Ты – прекрасный человек. Ты согласен поехать со мной в Германию и стать моим мужем?
Майлз посмотрел ей в глаза. Он не мог поверить в то, что Анна сказала это, но ее слова были полны смысла. В Англии его ничего не держало, здесь у него оставались только сумбурные воспоминания о детстве и периоде жалкого существования после возвращения из Америки.
– Соглашайся, Майлз, – сказала Пола.
– Ну что, заманчивое предложение, да? – спросила Анна, медленно выруливая на автомагистраль, с которой они недавно съезжали. – Ты уже заметил, как мы все говорили до этого и как стали говорить после? Мы все каким-то образом понимаем, что этот день стал переломным моментом в нашей жизни и что мы больше никогда не станем такими, какими были раньше.
– Да, – согласилась Пола. – Это верно.
– О боже, – произнес Майлз. Он снова почувствовал страх, какой испытал на автостоянке. – Я не знаю, хочу ли я так сильно меняться. Я привык к тому, каким я был. Я знаю, что это была плохая жизнь, но я к ней приноровился. А кто я теперь?
Анна рассмеялась. Майлз посмотрел на нее. Внезапно ему расхотелось ехать в Германию с этой странной темноволосой женщиной, чье лицо постоянно было закрыто волосами. И как это так вышло, что теперь, когда волосы Анны были откинуты назад за уши, ее волевое и открытое лицо очень сильно напоминало лицо той девушки на велосипеде, с которой он познакомился на велопробеге? Почему все так странно получилось? Как так вышло, что он чувствовал себя одновременно больным, расстроенным, счастливым, возбужденным и испуганным?
Майлзу нужно было глотнуть свежего воздуха, ему захотелось выйти. Что он делал здесь, в этом фургоне, в этой металлической коробке, приводимой в движение двигателем внутреннего сгорания? Он не испытывал чувства вины перед другой своей половиной, которая говорила: «Нет, я никогда не примирюсь и не стану прибегать к услугам этой глупой ветви технического прогресса».
