— Ты должен что-то предпринять! Ты принуждаешь меня оставаться в этом запустении, так что это — твоя обязанность!
Я совершенно не ожидал увидеть наследную принцессу Лейрана в очереди просителей, заполнявших мою приемную, как это случилось однажды утром, примерно через неделю после моего визита к Истоку. С любопытством и благоговейным трепетом одиноки наблюдали за тем, как она сотрясает стены своими воплями. Она топала ножкой и тыкала в меня пальчиком, словно это был арбалет, нацеленный мне в грудь.
— Я понятия не имею, как ты можешь себя развлечь, — ответил я. — И меня это не волнует. У меня есть заботы и поважнее.
За кого, спрашивается, она меня принимает?
— Здесь нет ни лошадей, ни собак, ни музыки, ни танцев, ни охоты, ни книг, ни игр, ни уроков, ни бесед — ничего. Если я сойду с ума от скуки, у тебя будут тревоги похуже, чем обваливающаяся стена этого парня. — Она кивнула на одинока, стоявшего в очереди позади нее. — Один из его соседей швырял в него камнями — развлечение, которым я, пожалуй, займусь, если ты не найдешь мне другого.
— Уходи.
По крайней мере двадцать просителей стояли в очереди, и каждый собирался часа два рассказывать мне, кто он такой и откуда пришел, историю каждого дня с тех пор, как он стал «настоящим», и собственно обстоятельства нынешней нужды или печали. Некоторые из них все еще будут стоять тут три дня спустя, и еще двадцать новых присоединится к очереди за это время.
— Не так просто разобраться в насущных трудностях этих людей.
— Что ж, тогда я помогу тебе. В судебных разбирательствах я кое-что понимаю. По крайней мере, я не загнию от безделья.
— Нет. — Лейранские законы и обычаи не соответствовали моим представлениям о разумном. — Уходи. Об, пожалуйста, уведи госпожу отсюда.
— Госпожа.
Однако Роксана стряхнула руку коричневого человека и удалилась из зала, со спиной прямой, словно позорный столб.
На следующее утро, когда я разбирался с первым случаем за день, пытаясь понять что-то, касающееся кожуры таппы, из речи одинока, который и трех слов не мог произнести без невыносимо долгой паузы, через весь зал ко мне подбежал Вроун. Я испытал невероятное облегчение, увидев перед собой только троих просителей, хотя неизменно присутствовавшие зрители по-прежнему толпились в зале. Вроун торопливо кивнул ожидающему одиноку.
— Величество, могу я прервать ваш разговор с этим добрым одиноком?
— Конечно, Вроун. В чем дело?
Как обычно, он раздулся от гордости, услышав, как я прилюдно обращаюсь к нему по имени, но его бровь была так нахмурена, что почти скрыла единственный глаз.
— Речь о вечно-говорящей женщине, величество. Теперь она говорит перед одиноками и, боюсь, пытается плести с ними интриги или помешать им искать помощи у вас, кто может их определить.
Я вскочил с кресла и бросился через длинный зал, готовый придушить эту девицу, если она попыталась подорвать мою власть. Она сидела за небольшим столиком, увлеченно говорила о чем-то с молодой женщиной с шишковатым лицом и делала пометки на листке бумаги. Когда я подошел и заглянул ей через плечо, она повернулась ко мне и невинно заморгала.
— А, ваше величество, — затараторила она. — Эта девушка желает работать в Голубой башне. Она пришла издалека, чтобы просить о порции таппы, но не уверена, сможет ли найти обратную дорогу в свой оплот — судя по описанию, убогую, одиноко стоящую башенку. Но я не стану обременять вас подробностями о ее нищете или ужасном путешествии. Она с восторгом согласилась остаться здесь, обменивая свой труд на пропитание. Ее описание и местопребывание я отметила в своем листке — который, разумеется, собиралась представить вам, когда разойдутся сегодняшние просители. Я сказала ей, что после двенадцати светов хорошей службы король рассмотрит вопрос ее именования. С этим все в порядке?
Я открыл было рот, чтобы велеть Роксане не лезть не в свое дело, но девушка-одинок склонила голову и сцепила руки.
— Имени не надо, — пробормотала она очень тихо. — Только поесть. Помочь. Обрести определенность — великое благословение и радость, но голод глубже. Говорено мне, что король ценит хорошую службу.
— Конечно же, ты можешь остаться. И двенадцать светов… это справедливо. Но вы, госпожа…
— Ранее мужчина-одинок поведал мне очень длинное описание устройства, собранного им из палок и лоз. Звучало очень похоже на телегу, что может, я полагаю, оказаться полезным, если вы намереваетесь что-то сделать из этого, в некотором роде… примитивного поселения, которое называете Городом башен. Это был один из ваших свидетелей, тот, кто теперь ощущает целостность своего бытия как Аверо. Я записала его имя и точное расположение его башни, так что вы сможете навестить его и посмотреть на изобретение в следующую свою прогулку по городу — если, конечно, допустить, что, подобно мудрейшим из монархов, вы намереваетесь время от времени путешествовать по своему королевству. Так что, вместо того чтобы стоять в этой очереди, Аверо вернулся в свой оплот и вдохновенно принялся строить еще четыре телеги, чтобы они уже были готовы к вашему посещению.
— Хорошо, но…
— Я что-то сделала не так, ваше величество? Следует ли мне послать за добрым Аверо, чтобы он снова встал в очередь? История того, как он вырастил свой оплот из маленькой кучки грязи в башню высотой в половину этой, и в самом деле поразительна — и бесконечна. Потом, есть еще трехрукая женщина…
Роксана так ни разу и не улыбнулась.
— Хорошо, — заключил я, все еще раздумывая, не запереть ли ее в ее покоях. Я ей не доверял. Не представлял, как далеко она зайдет в своих безумных идеях. — Но я хочу слышать о каждом, и если хоть…
— Я избавлю вас только от самых очевидных петиций. Во всех прочих, а особенно спорных случаях, которые формируют законодательную базу, я буду выяснять обстоятельства дела и записывать их на листке, который просители отнесут вам. Двое из тех, кто ждет вас в зале, уже побеседовали со мной и держат в руках мои записи — или в ногах, если говорить о том, у которого нет рук. И одарение их именами — безусловно, ваша прерогатива. Если бы только лейранские дворяне рождались безымянными…
С того дня мои утренние аудиенции стали протекать быстрее. Вроун относился к принцессе неодобрительно, подозревая, что она подрывает мою власть. Он так бдительно за ней следил, что мне вовсе не приходилось об этом тревожиться.
И хотя это вряд ли было необходимо, я официально и публично отменил законы Стража, привязывающие одиноков к башням. Я не мог придумать, как заставить людей работать вместе или сделать что-то с их городами. Оставалось надеяться, что они сами с этим справятся и не поубивают друг друга. Одиноки схватывали на лету все, включая пороки.
* * *
На десятую перемену света после моего визита к Истоку утро выдалось менее хмурым, чем обычно. «Утро» было словом, употреблявшимся только мной, Паоло и Роксаной для обозначения первых часов после того, как загорались лампы. До этого самого утра я еще ни разу не видел в небе такого большого просвета, в котором виднелось бы столько зеленых звезд, чтобы по Пределью можно было передвигаться без фонарей и факелов. Ветер дул не слишком сильный и преимущественно теплый. Редкие островки холодного тумана держались с подветренной стороны башен повыше. Бури и молнии гремели за Краем, где-то далеко за горизонтом.
