33
— Да я сам, господин, только со слов людских знаю, я же не колдун… — теперь пленный уже рассказывал без уговоров и угроз, — говорили про них, что господа все старики да старухи, а вид… ну, телом молоды, потому что госпожа графиня заклятие знает, как молодость возвращать, а для того кровь была нужна. Я слышал, что она в ванну с кровью первая садилась, говорили, что в первой крови самая сила была. Она, сидя там, колдовство своё и творила. А уж потом туда лезла и товарка её госпожа Агнежка, а потом и граф с господином Виктором лезли. Но я того сам не видал, я всё со слов чужих вам рассказываю.
«В ванну? — Волков, сам того не желая, поглядел как раз на ту телегу, на которой лежала та самая прекрасная ванна из отличного стекла. И он сразу представил её наполненной кровью. Он поморщился едва заметно. — Мерзость какая!». А потом продолжил:
— А баб вы как резали? Где?
— Так не мы их резали, — рассказывал пленный, — мы их только заводили в предбанник возле купальни, там бабы челяди их раздевали, связывали, а мы их на крюки вешали, и всё.
— Как на крюки? — поморщился Дорфус. Было видно, что эта вся эта страшная история задевает его за живое. — За рёбра, что ли?
— Да нет… Зачем же за рёбра, мы им ноги вязали, щиколотки, как путами коней, и за те верёвки вешали на крюки вниз головой, а потом, по надобности, так на крюках по балке и тащили их в купальни. А как все кончались, так новых заводили.
— Вниз головой, значит, вешали, — уточнил Нейман. — А что же, те женщины не рыдали, не кричали?
— Да как же не кричали, — удивился такому вопросу пленный, — ещё как кричали, мочились от ужаса, когда их ещё раздевали. Они же всё понимали. Им поначалу говорили, что купать будут, мол, господа немытых не жалуют, они сначала верили… Ну, пока их вязать не начинали, а потом всё… Страшно им становилась, ох, страшно, не приведи Господь. Одна всё поймёт, да и завоет, а остатные за нею, как по команде сержанта… тоже давай выть. Иной раз со страху некоторые и под себя ходили. Другие криком кричали, просили отпустить их, но таких били, чтобы они не шумели, причём били их сами дворовые. И бабы здешние особенно усердствовали, они перед этим со двора палки приносили, вот теми палками несчастных и били. Били сильно, пока бабы те не перестанут орать. Да, рыдать тем бабам дозволялось, тихонечко, молиться там, — он покачал головой, — но орать нет, то челядь злило, они тем бабам кричали: молча, свиньи, висите.
— А челядь сама в том участвовала? Без понуканий от господ? — интересовался Дорфус.
— Сама, сама, — уверял его пленный, и делал он это с такой уверенностью, что ему поневоле верилось. — Бабы те, которых резали, залог получали, пару монет, что ли, так вот тот залог дворовые себе забирали. Да и одёжу, ботинки там, чулки, вещи всякие из их котомок.
— Так их сюда деньгой заманивали? — уточняет генерал. Он уже размышлял о том, что, если этих женщин не хватали на дороге, не хватали в местных деревнях, то откуда же их брали.
— Конечно деньгой, на работу в замок звали, прислугой в покои графини, сулили хорошее жалование, от баб отбоя, говорят, не было.
— Это ясно, — говорит генерал, он не хотел дальше слушать, как били кричащих от страха женщин. — И что же… Баб, значит, завозили по балке в купальню… и?
— И над ванной им резали горло, — просто объясняет пленный. — Чтобы кровь слить. Резали, пока хотя бы полванны не наберётся. А тело… Так там в купальне такой люк был в полах, к нему дохлую бабу подвозили, верёвку на ногах обрезали, и она летела вниз, а там уже тележка была специальная, и как ночь наставала, так мы тех баб на той тележке возили до стены и сбрасывали в ущелье, — солдат качает головой. — А они кучей под люком лежат… Они к ночи уже коченеют все, тяжёлыми становятся. Из кучи их по одной брать… А там все кровью перемазаны… Липкое всё… Ох и работёнка… — он снова качает головой. — Хуже в жизни я ничего не делал. Жуть. Но людишки здешние уже попривыкли, им как будто всё равно было. Я видел, как бабы из замка потом вещи убитых баб себе разбирали, так радовались ещё.
«Принцесса говорила: нет в этом месте праведных; сердцем, видно, чувствовала».
Генерал смотрит на пленного внимательно и продолжает:
— А что же графиня, она в этой крови, значит, омывалась?
— И графиня, и все остальные, — кивает Франц Гифлеор, — все, все… Как набиралась ванна, так приходила госпожа. Говорила колдовство своё и садилась в кровь. Я слышал от служанки одной, что потом её от крови отмывала, что госпожу в той ванне трясло малость, она серой становилась, а потом просила, чтобы ей помогали вылезти. Ну и обмывали её потом.
— А потом? — генерал продолжает допрос. — Наверное, сам граф приходил мыться в ванне?
— Нет, потом вторая госпожа, а уже потом и граф, и за ними всеми приходил карлик.
— Виктор?
— Да, он так велел себя называть, но те, кто служил тут долго, звали его Вацлав из Жрегоча.
— Видно, выродок из Эгемии, — заметил Дорфус.
— Да, да, — кивал пленный, — как и госпожа Агнежка, но он очень злился, когда его называли настоящим именем, требовал, чтобы его именовали Виктором.
— Кажется, граф его любил больше, чем графиню, — заметил генерал.
— Что? А-а… Нет-нет… у него же иной раз мурло настоящее проступало, а красавчиком он был, только когда не злился, — к его удивлению, отвечал Франц Гифлеор. — Тем более тот Вацлав был не по этому делу, он баб очень жаловал, он тут в замке всю дворню поимел, а одной бабе так глаз выдавил, когда узнал, что она после этого дела над ним потешались при других бабах.
— Потешалась? — спрашивает Волков.
— Ага, была тут одна, он её поимел, а она потом смеялась, дескать, его стручка так и не заметила, — пояснял пленный. — Дура была, совсем не
