– А про яблоки придется рассказать папе, – заметил он. – Дядька Богоуш такой тип. Заметит. Лучше самим…
– Все заметит, он их каждый день считает, – согласился Борек.
– Лучше рассказать, иначе всем будет худо, – добавил Робин.
– Ох, ладно! – вскричал Вилем и взял свой маленький лук. – Будет вам…
Он принялся добывать братьям яблоки, время от времени беззлобно огрызаясь на чушь, которую они несли за его спиной.
– Вот поэтому вас, хиннов, и не любят!
– Потому что мы делаем за бракадийцев всю грязную работу?
– Нет, потому что вы преступники и воры!
– Но я ведь наполовину хинн, значит, полувор. На другую половину я помогаю бракадийцам, которые не умеют стрелять из лука.
– Слышь, ты ебало-то свое завали!
Он любил братьев. В их деревне, где бракадийцы жили в унизительном для них соседстве с хиннами, случались такие истории, что Вилем знал: ему еще крупно повезло.
Четвертое яблоко упало на землю. Вилем был горд собой: он сбил четыре яблока всего одной стрелой, но радости пытался не выдавать. Латерфольты хвастовства не любили. Пусть лучше их рты будут заняты яблоками. Вилем обернулся и столкнулся взглядом с Лютобором – своим отцом. Тот наблюдал за детьми, оперевшись на плетень. Поймав взгляд Вилема, Лютобор усмехнулся одним краем рта – недобрый знак.
– Нам конец, парни! – охнул Вилем.
Бучек, Борек и Робин даже не обернулись – им все стало ясно и так. Побросав яблоки, они убежали из чужого сада, оставив Вилема наедине с отцом и уликами, которые валялись прямо под ногами. Робин напоследок громко шепнул: «Это все он!» – и ткнул в младшего толстым пальцем.
Ни один из сыновей не был похож на Лютобора: Бучек, Борек и Робин были слишком толсты, Вилем – слишком смугл. Отец их, тонкий, белокожий до прозрачности, немногословный, похожий на призрака, казалось, в создании собственных детей вообще не участвовал.
– Опять за свое?
Мальчик виновато свесил голову и уставился на проклятые яблоки.
– Прости…
– Я не про это. – Лютобор подошел поближе и принялся отряхивать одежду сына от пыли, вытаскивать из волос листики и травинки. – Почему ты позволяешь им с собой так обращаться? Почему никогда не сопротивляешься, даже не пытаешься объяснить, что они неправы?
– Объяснить? – неподдельно удивился Вилем. – Им?
– А что? Ты считаешь своих братьев слишком тупыми?
– Нет, это они считают меня слишком узкоглазым, хе-хе!
Лютобор вздохнул. В конце концов, он нес такую же ношу, если не тяжелее. Всего одна-единственная шалость в отсутствие жены обернулась для него катастрофой.
Мать Вилема – простолюдинка-хиннка, которая шила жене Лютобора платья, – провела с ребенком всего пару месяцев, а затем подкинула его на крыльцо дома Латерфольтов и сбежала подальше от унизительной клички «совратительницы бракадийских мужей», от презрительных взглядов и мелких гадостей односельчан. Лютобор, всегда гордившийся своей честностью, признался во всем жене и взял бастарда под крыло, к остальным троим, «белым» сыновьям. Мирена скандалила целую неделю, но в итоге разрешила оставить младенца, чтобы подарить своим сыновьям игрушку, а мужу – вечное напоминание о его позоре.
– Вилем, я много раз говорил, – Лютобор взъерошил жесткие густые волосы сына, – что ты не всегда будешь бастардом. Очень скоро я сделаю так, что тебя признают, и никто не посмеет даже заикнуться, что ты не бракадиец.
– Никого из хиннов еще никогда не признавали.
– Все изменится, сын. Ты знаешь, кто такой Ян Хроуст? Знаешь, какой станет Бракадия, когда он отберет корону у поганого Редриха, который ничего не умеет, кроме как развязывать войны и сжигать на костре невинных? Я верю в Яна Хроуста! – В голосе Лютобора звенела надежда. – Ты станешь Латерфольтом. Обещаю тебе.
«Обещаю тебе».
Вилем сидел там же, под яблоней, а голова Лютобора лежала у него на коленях, уставившись стеклянными глазами в затянутое дымом небо. Дом Латерфольтов горел, выплевывая из окон снопы искр. Слуги давно разбежались, бросив хозяина, его жену и детей на произвол судьбы.
Закованные в железо воины с факелами не стали тратить стрелы на мальчишку-хинна. Откуда им было знать, что в нем последнем течет кровь предателя Латерфольта, который днем прикидывался порядочным землевладельцем, а по ночам со своими приспешниками обсуждал, как примкнуть к Яну Хроусту? Но теперь все изменники лежали бездыханные в своих домах. Вместе с ними убили детей и жен – ибо разве можно ждать верности от выблядков предателей? Их дома пожирало пламя, их пожитки грузили в телеги, чтобы пополнить ими королевскую казну, истощенную братоубийственной войной. Лес флагов с черными грифонами вырос в округе вместо деревьев, которые тоже сожгли – просто на всякий случай, чтобы тем, кто уцелел, было неповадно устраивать сходки в лесу.
Но Вилем вспомнит об этом позже. А в ту минуту для него не существовало ничего, кроме мертвой головы с запекшейся кровью на светлых волосах. Он умолял отца проснуться, ожить, найти Бучека, Борека и Робина и их противную мать – они наверняка живы, просто спрятались! – и убежать куда угодно с этого пепелища…
Потом Вилем поднял тяжелую, раскалывающуюся от боли голову и увидел всадника, приближавшегося к разоренному дому. «Он приедет на огромном коне, с палицей наперевес, с повязкой на глазу и огромными оленьими рогами на доспехе, – рассказывал Лютобор сыну. – Мы присоединимся к братству, где никому нет дела до того, белый ты, черный или, может, зеленый. Там и отвоюем свою правду!»
Вилем бережно уложил отца на землю, вскочил и понесся сквозь дым и пепел к темной фигуре. Всадник уже спешился одним ловким прыжком и шел мальчику навстречу. «Разве у Хроуста черные волосы? – удивился Вилем, когда порыв ветра разогнал копоть. – И где повязка на глазу? И почему в руке – меч, а не знаменитая палица?»
От ужаса он застыл как вкопанный. Высокий мужчина с бледным, как у отца, худым лицом, облаченный в черное и сутулившийся, точно ворон, остановился напротив. В глубоких глазницах светились две белые луны, будто глаза кошки в темноте. Об этом человеке Лютобор тоже рассказывал – но то были страшные истории.
– Ну? – каркнул Свортек и широко ухмыльнулся.
Тощее тело Вилема пронзила боль – на мгновение он подумал, что колдовство Свортека уже отправляет его вслед за отцом. Но боль отступила, и следом пришла оглушающая ярость. Угловатая фигура кьенгара, его испачканные в грязи руки и ухмылка хищника уже не пугали мальчика – его поглотило другое.
Ненависть. Ненависть.
Белое лицо отца, туча стрел, торчащих из его груди…
Ненависть!
Вилем схватил с земли большой камень, размахнулся и швырнул в мага со всей силы.
Свортек даже не попытался увернуться. Камень ударил его в грудь. Кьенгар зашипел, покачнулся, но устоял на ногах и снова уставился на мальчика.
