скомканный угол простыни.
— Ох, как пробирает! — радовалась родня. — Нечистого-то как корежит!
Нечистый выл в простыню и рыдал.
— Легче тебе, чадо⁈ — громовым голосом уточнили у Фила по завершении пытки.
— Легче, легче! — обрадованно замотал тот головой.
— Ну тогда повторим, братия! И…
— А может, чарочку? — заискивающе спросила бабушка.
— А можно. — одобрительно ответили ей, позволив Филиппу выдохнуть от радости передышки.
Радости, увы, не долгой.
— Ох, хорошо… — одобрительно хвалили истинную хозяйку дома. — Сейчас вашего внука точно вылечим.
Филипп упер лоб в камень печи и приготовился.
— А мне можно с вами? — мягко попросилась старушка.
Филипп напрягся. Бабка, его стараниями, фонила силой так, что на чердаках и крышных скосах собралось перезимовать как бы не десять диких пчелиных семейств… Впрочем, когда женщине разрешалось молиться вместе с мужчинами…
— Конечно, вашего же внука лечим!
Кеош подле Фила хмуро вздохнул, украдкой обернулся и незаметно для остальных сняв с пояса ремень из кожи полоза, свернул его пополам и вставил в зубы отчаянно и с ужасом смотрящего на него брата.
Теперь Филипп кусал змею… И, надо сказать, в этот раз от нее действительно был толк.
Странно, но молитвы помогали. Даже не странно — жутко… Обессиливали, ослабляли ощущение силы под рукой, обжигали тело, но та тяжелая хмарь в голове — улетучивалась, словно болотная дымка под порывом ветра.
Благо что кожа даже не покраснела, оставаясь только болью внутри, а сами храмовники особо не усердствовали — ограничившись моментом, когда обморок от боли был засчитан за целебный сон.
Однако в обмороке том нашлось место видениям. Тем самым — черно-серым, маетным и тревожным, требовательным и иссушающим силы. Там, в образах бесконечных коридоров и черных залов с высоченными потолками, теряющимися во тьме, от Филиппа требовали достроить башню, брошенную на фундаменте в лесной чащобе. Шептали на тысячи голосов, давили на волю, увещевали и вели по балюстрадам, казалось, бесконечной цитадели, приводя то в пыточные, то в сокровищницы. А когда не проняло ни то ни другое — вывели в огромный зал без конца и края, где в самом центре угадывался пустующий черный трон — и простой обод черной короны на алой капле церемониальной подушки подле него.
Глава 22
Дно телеги било в спину Аркадии на каждой неровности, отдаваясь ломотой в ногах и кончиках заиндевевших пальцев. Сено утрамбовалось в пути так, что почти не чувствовалось, а наброшенные сверху меха будто бы и не давали даже толики тепла из-за продуваемого ветрами основания. Холод касался кожи кисточкой, выписывая странные фигуры, от которых знобило еще сильнее.
— Если он чихнет на меня еще раз, я сброшу его с телеги, — категорично отозвалась девчонка, несильно пнув Филиппа под общей на троих накидкой.
Братец словно специально кашлянул в ее сторону, и забубнил очередную молитву.
Кажется, какие-то простудные заболевания повреждают голову, и это был как раз тот случай — потому что объяснить иначе внезапную любовь темного к местным верованиям Аркадия не могла.
Противоестественную любовь — она видела, что Филу чертовски больно, но тот упорно продолжал шептать строчку за строчкой заученных песнопений. Делал это ночью, мешая спать; шептал днем, вызывая одобрительные взгляды родни. И практически перестал реагировать на окружающих — даже прямая угроза выдать его деду была встречена взглядом такого непонимания и боли, что невольно пришлось отступить.
Да еще храмовник захаживает как к себе домой, притаскивая новые тексты из местной главной книги — и искренне умиляется, когда болезный мальчишка повторяет их с первого раза, а потом мирно засыпает… от боли, которой никто не способен заметить. Актерская игра? Да еще такая, что даже Кеош проникся, и самолично таскает ему воду с едой, отнимая из ее рук…
Или они спелись? Аркадия не верила в такое — слишком отчаянный обман таился под холмом. Узнай о нем архимаг — и Филиппу уготовано сдохнуть в канаве тем же вечером. Мало ли — путь к врачу, телега, гнилая ось, нервная лошадь. Разве будет в перевернувшейся повозке чья-то вина, кроме злого случая? Девчонка могла придумать с десяток возможностей, как можно прикончить хворого и беспомощного… И ни одной, как это сделать, когда вокруг растревоженной наседкой вьется Кеош.
— Ты должен жить, — рычал тот еле слышно над Филиппом, заставляя родича пить воду и проглатывать жидковатую кашу.
Сказать ему сейчас, что никакого ангела нет — и гнилая ось телеги с нервной лошадью запросто случится с ней самой. Не поверит — не сейчас, когда Фил и в самом деле выглядит раскаявшимся перед ликом ангела. Готовым спасать то, чего нет… Аркадия же будет той, что препятствует своим враньем спасению — ловко…
Дошло до того, что она сама собралась лечить Филиппа — был шанс добудиться до разума, додавить и заставить принять вассальную клятву. Фил уже устрашился и почти принял ее волю — и если бы не взбалмошная мама девчонки, что потащила ее той ночью в храм… С утра же Фил сделался безумен, надежно спрятавшись в своей болезни. Впрочем, рано или поздно он выздоровеет — и по возвращении в чувства она поприветствует его первой.
Может, архимаг опоил его чем-нибудь? В конце концов, для иных ритуалов не обязательна свободная воля — достаточно полуосознанных действий и приложения личной силы, если надобна только грубая мощь. С хитрыми плетениями подчинение также возможно, но над разумом придется поработать куда как тщательнее…
Версия с отравлением подтверждалась еще и тем, что к еде братца Аркадию категорически перестали пускать. С другой стороны, краткая проверка — неловкость, вскрик, оброненная посуда с кашей и недовольный окрик от бабушки, и вот Аркадия точно знает, что никаких лишних ингредиентов в оттираемой с пола каши нет. Однако кто же помешает их добавить в самом конце…
В общем, той же ночью девчонка залезла в подвал дома и до рассвета корпела над целительной руной под основанием печи, где спал Филипп. Результатом стали красные он недосыпа глаза, грязные от пыли и паутины волосы, выговор от бабки за испачканное платье (которое Арика сама сшила!) и хмурое выражение лица Кеоша поутру, который вывел ее за руку из дома, заставил подняться по приставной лестнице и указал на такую же руну на кровле дома. А, ну еще шерстка у кота, дремавшего в ногах Фила на печи, стала словно шелковая. От двух-то рун высшего уровня…
На что-то глобальное у демоницы
