и попер в город…
— А до пенсии где вы работали? — все больше проявлял интерес к Денежкину Погорельцев.
— В нашем колхозе, где и Пашка. По инвалидности — сторожем. Хозяйство у нас хорошее, никакой показухи. Председатель — голова! Урожаи добрые снимаем. И строительство крепко продвинулось. Пасеки прибыль дают. В общем, живем не худо.
— Как здоровье-то у Петра Петровича? — спросил Погорельцев.
— У Кошелева? А неважное тоже. На сердце жалуется. Он в нашем «Мае» уже много лет, а работа такая, что на износ. В передовых ходить — крепко упираться надо… А вы к нам чего?
— На природу полюбоваться едем, — шутливо ответил Сербин.
— Погода неподходящая, братушки. Зверь погода! Света не видно белого. А летом!.. — Пантелей Афанасьевич помолчал. — Наши угодья большие, все по Чулыму — поля, луга, лес. Озер хватает. Места приметные.
— Согласен. Но природа и у нас скудеть начала, — возразил Погорельцев.
— Это вы насчет рыбки и живности разной? — спросил Пантелей Афанасьевич. — Отрадного, точно, мало. Леса основные вырубили, а из того, что осталось, сберегаем плохо. То шелкопряд пожрет, то пожар. Позапрошлый год выпал засушливый, кедрачи и давай пластать! Один леспромхоз два месяца не работал — с огнем воевал. И далеко от Пышкина горело, а как ветер понесет в нашу сторону, так дымище завесой. Глаза слезились, в горле першило, белые шторы на окнах темнели — бабы потом отстирать не могли. И так было до тех лор, пока проливные дожди к осени не пошли.
— Дым от ваших пожаров и города достигал, — заметил Сербин.
— Как не достигнет, когда огонь пластал на многие километры, — с болью в голосе сказал Пантелей Афанасьевич. — А реку взять! Чулым течет на тысячу верст и рыбой богатый был исключительно. А теперь все дно в топняках. Молевой сплав лет сорок подряд вели и только недавно запрет наложили. В прошлое лето поехал я с Пашкой моим на знакомый песок с бредешком походить. Тихо, тепло и время самое подходящее для такого занятия: под вечер. В такой добрый час рыба всегда на отмели лезет, к бережку жмется. И что вы думаете? Как закинем — так задёв, так коряга! Поизорвали бредень, поймали штук восемь щучек-травянок… Значит, вы на охоту к нам? На зверя или на птицу.
— На медведя, — ответил Сербин.
— Знатно! — воскликнул Денежкин. — И уже привязали?
— Давно, Пантелей Афанасьевич, — засмеялся Погорельцев. — Как снег пошел, ему и сказали: ложись и жди!
— И дождется, братушки. Об эту пору у него сладкий сон, вьюга зверя баюкает… Стало быть, по лицензии? Тогда — к Мышковскому.
— Как вы сказали? — резко повернулся к Денежкину Погорельцев.
— С нашим егерем дело придется иметь, с Мышковским, — нехотя протянул Пантелей Афанасьевич.
— А зовут-величают как? — спросил Сербин.
— Денис Амосович… деятель… палец в рот не клади!
— У него, наверное, брат в городе? — Голос у Погорельцева загустел, он прокашлялся.
— Есть. Приезжает за лосятиной, но сам не охотится. Денис Амосович тоже охотник не больно какой — другие за него рыскают, а он бразды держит. Поднаторел важных гостей принимать. Для простых у него — зимовьюшка с печуркой и нарами. Для именитых — изба в тайге срублена, где и спальня, и горница. Кровати пружинные с белыми простынями, шкаф с посудой. Хочешь — чай распивай. Хочешь — покрепче чего. Вот что покрепче, то ему в сладость, а чаек — с похмела! Избаловался мужик. К нему из Москвы академик даже раз в год приезжает охотиться. Ружье у академика — царское, стоит больших денег. Сам-то я не видал, а другие видели и в руках держали…
— Занятно все это, — сказал Погорельцев, дослушав Денежкина. Сергей Васильевич вознамерился было порасспрашивать Пантелея Афанасьевича о егере Мышковском, но сквозь вьюжный вой отчетливо прорезался рокот мотора.
Все трое выскочили на дорогу. Озноб охватил сразу, но они терпеливо ждали, надеясь на помощь.
— Ну, братушки, кажется, сила идет! — суетился на краю дороги Пантелей Афанасьевич. — Будь неладна она, гололедица эта!
Выл ветер, сек мокрый снег, и, прорываясь через это живое месиво, медленно надвигалось что-то большое, гудящее, ослепляя глаза белым светом огней, пронзительно-ярких во тьме ночи. Все трое подняли руки, и спустя минуту-другую около них остановился «Урал».
— Выдернуть, что ли? — крикнул, высовываясь, мужчина в лохматой шапке барсучьего меха. Это был не водитель «Урала», а сидящий с ним рядом.
— Да, да! Пожалуйста! — беспокоился Пантелей Афанасьевич. — Часа четыре кукуем. Люди вот помогали, да сил не хватило.
— Сейчас мы его, как морковку из грядки! — боевито ответила барсучья шапка. — Вяжи канат!
Небольшое усилие, и «Запорожец» Денежкина уже стоял на проезжей части.
— Спасибо! — радостно говорил Пантелей Афанасьевич. — Счастливой дороги!
— И вам того же! — сказал водитель «Урала», щупленький парень. — Не торопитесь.
— Постараемся, — улыбнулся Денежкин. — Ну, еще раз, спасибо, братушки!
«Урал» удалялся, но мощный рокот его слышался еще долго, потому что с той стороны, куда он ушел, как раз дул ветер.
— Тебе этот… в барсучьей шапке… не показался знакомым? — спросил Погорельцев Сербина.
— Да нет. Не припомню что-то.
— У меня память на голоса крепкая, — продолжал Погорельцев. — Помнишь, к отцу мы ехали, в деревню, а за оврагом бульдозером нору барсучью рыли?
— Помню. Так ты думаешь — тот прораб? — удивился Сербин.
— Он, он! Фамилию забыл. Не то Ширяев, не то… Ну да бог с ним! Выручили человека, и спасибо ему!
А шапка-то — видел? Барсучья! Или того барсука доконали, или в другом месте добыли где…
9
Следуя друг за другом, обе легковые машины въехали в Пышкино на рассвете. Как ни упрашивал Пантелей Афанасьевич завернуть к нему, Сербин и Погорельцев отказались: Денежкин живет в доме сына Павла, а Павел болен.
— Мы в гостиницу, — проговорил Погорельцев. — Машину поставим под окнами, доглядывать будем. Здоровья вашему сыну, Пантелей Афанасьевич!
Тот растрогался, жал им руки и обнимал.
— Хорошие вы, братушки! Спасибо за компанию! Лекарство достал, машина цела, а что под глазом синяк — пустяки! За жизнь свою человек не один раз кожу износит…
И Денежкин медленно покатил в свою сторону.
— Понравился мне человек, — сказал Сербин.
— Мужик что надо, — согласился Погорельцев. — Из крепкого поколения…
Остановились в маленьком теплом номере пышкинской районной гостиницы. Дежурная, полная пожилая женщина с мягким приятным голосом и добродушнымвзглядом, разбудила их в восемь часов, как они и просили. Помятые лица, воспаленные белки глаз красноречиво свидетельствовали о том, что времени для отдыха им не хватило. Взбадривали себя растворимым кофе — обжигающе горячим, густым. Усталость прошла, сон отлетел. Сербин пошел заводить машину, а Погорельцев — звонить Кошелеву. Петра
