горьким событием. Что ж, судьба одинаково жестока обошлась с нами обоими.
Некоторое время наша семья жила неплохо. Это благодаря жемчужному ожерелью. Отцу удалось выгодно продать очень дорогой жемчуг, и какое-то время вырученные деньги позволяли нам жить безбедно, не думая о будущем. Отец и сам боялся думать о будущем. Он часто обращался к Богу, смирившись с тем, что и богатство и бедность - его воля. Не стоит зря суетиться. Большую часть времени отец раскладывал на столе пасьянс, часто подтасовывая расклад в свою пользу, обманывая себя таким образом. Я замечала эти умышленные «ошибки», но мужества корить его не хватало.
Амина тоже жила праздно и видимой пользы домашнему хозяйству не приносила. Наоборот, пустые занятия лишь увеличивали расходы и затраты. Она то и дело посещала парикмахерские и ателье, играла в «махйонг» с дамами, такими же эмигрантками, живущими прошлым и все еще причисляющими себя к высшему свету. Братишка же рос под надзором воспитателя. Воспитатель, пожилой человек, вел себя не очень учтиво и часто, забывая о своем положении в доме, досаждал мне вниманием. Когда он говорил о своих планах на будущее, меня коробили его недвумысленные намеки. Старик раздражал меня своими намеками! Но я быстро забывала все, когда просыпалась утром, осознавая, что живу в Париже и совершенно свободна. Это так меня радовало! После замужества Зулейхи и у меня надежда на счастливое будущее возросла. Я подносила чай женщинам, собиравшимся за картами в нашем доме, слушала их разговоры и уже привыкла к пустой болтовне, которая прежде меня удивляла. Самую большую радость доставляло мне посещение семьи Жозе и Зулейхи по воскресным дням. Я называла эту парочку «Жозезу», объединив их имена. Вечный беспорядок в их доме давал мне ощущение свободы и фантазии - то, что я любила более всего. Жозе и Зулейха находились в постоянном окружении несколько взбалмошных, но довольно приятных творческих личностей. Приходившие однажды в их дом, обязательно возвращались сюда. Дом напоминал одновременно Вавилонское столпотворение, художественную мастерскую, салон высшего общества, торговые ряды и корриду, потому что приходилось писать не только художественные полотна, но и коммерческие картинки. Ведь надо на что-то жить! В доме «Жозезу» велись самые разнообразные беседы. Тут говорили не только на всех европейских языках, но и на иных, малознакомых. Можно было, к примеру, услышать грузинскую или чеченскую речь. Было много смеха, споров и даже скандалов. Склоки и дрязги часто возникали между Жозе и Зулейхой, так как оба они были очень эмоциональными и вспыльчивыми.
Как ни старалась Зулейха, навести порядок в мастерской Жозе было невозможно. Она вытирала пыль, собирала разбросанные повсюду вещи Жозе, вела отчаянную борьбу с мышами. В этой борьбе Зулейха терпела поражение за поражением: мышам удавалось изымать приманку из ловушки и мышеловок, благополучно минуя опасность, а отравленные зерна поедались ими без всякой угрозы для жизни. Никакая отрава не действовала на этих тварей, закаленных борьбой за существование! В конце концов пришлось завести трех котов. Все трое были огромными, жирными и избалованными, любили, когда их ласкают и гладят. Но коты не бездельничали. Они не только добросовестно ловили мышей, но и позировали художникам в качестве моделей. Жозе и Зулейха обращались к своим любимцам на «вы» и требовали этого от других.
- Зачем это нужно котам? Не велики ли почести? - удивлялись некоторые.
Наверное, они завидовали их кошачьей судьбе, их сытой и довольной жизни. Одним из таких людей был русский эмигрант Иван Петрович. Он вел одинокую, ленивую, беспечную жизнь, существовал за счет подачек и догов. Это был самый знаменитый парижский лжец. Его выдумкам позавидовал бы любой писатель. Если, к примеру, велся разговор об Эйнштейне, Иван Петрович тут же встревал и начинал рассказывать, как во время какого-то застолья поразил великого ученого своими математическими знаниями. Стоило заговорить о Троцком, как Иван Петрович убеждал всех, что был знаком с известным революционером и во время тайных встреч инструктировал его. Вот, если бы Троцкий прислушался к совету Ивана Петровича, то избежал бы поражения! Когда же кто-то говорил об охоте на куропаток или на зайцев в Салонии, Иван Петрович с грустной и многозначительной улыбкой начинал рассказывать об охоте на медведя в Сибирских таежных лесах. Бывало, он даже вступал с медведем в рукопашную схватку, и, безоружный, душил могучего зверя! Иван Петрович, великий выдумщик, так складно и занятно излагал свои повествования, что все слушали его с удовольствием. Было ясно, что он врет, но делал он это мастерски. Высокий, русоволосый Иван Петрович, рассказывая свои небылицы, околдовывал окружающих взглядом голубых глаз; менял тон, подражал пению птиц, гудку паровоза, кашлял, кода шел разговор о чахоточном, ревел, как медведь в картинах охоты. Он был не только замечательным рассказчиком, но и очень красивым мужчиной. Поэтому никто не обращал внимание на его вранье, слушая все эти байки. Вообще-то дармоедство в крови у русских и имеет такие давние корни, как царизм. Эта национальная черта очень часто отражалась в русской литературе. Интересно, почему социологи не изучали эту самобытную традицию на Святой Руси, так тесно связанную с ее историей? Живет ли эта традиция там и сегодня?..
Да, я забыла сказать, что мастерская «Жозезу» была окружена закрытым двором и соседей у них не было. Это давало возможность часто устраивать гулянки, не беспокоя окружающих. Жозе любил устраивать шумные воскресные «посиделки», и все приходили на этот островок со своими гостинцами, чтобы провести время «в свободной обстановке». Некоторые приходили и с пустыми руками - главное составить приятное общество. Все чувствовали себя одинаково свободно и раскованно, ели, пили, спорили, плясали, паясничали. В редких случаях не происходили сцены, напоминающие настоящую корриду. Жозе и его кузен Альмерья были любителями корриды и очень часто вели шумные споры на эту тему. Невысокий, худощавый Альмерья, с горящими глазами и резкими движениями, хватал кусок алой ткани и тряс им перед Жозе, приговаривая: «Ну, иди! Иди, глупец!» Конец твоим рогам!» А после он демонстрировал всевозможные движения, как заправский тореро. Жозе терялся и, мешая французские и испанские ругательства, бранился. Но Альмерья не обращал на это внимания и продолжал представление. Он напоминал персонаж какого-то романа, какой-то странный типаж. А его неопрятность, беспечность просто поражали. Интересно, он хоть когда-нибудь мылся? Где еще его кормят, кроме нас? Есть ли у него какой-нибудь документ, удостоверение личности? Все ночи напролет он либо что-то писал, запершись в комнате, либо краснобайствовал на гулянках. Болтать он любил больше, чем есть. В его голове роились всякие беспорядочные мысли. Стоило их
