Ирлмайер сидел позади; тот, кто сопровождал его, – впереди. Машина еще не успела остановиться до конца, а он выпрыгнул и встал у двери так, что открыть ее было невозможно. Только убедившись, что все в порядке, он сам открыл дверь Ирлмайеру.
У него это вызвало раздражение. Еще бы флажок повесили на крыло.
– Я пойду в ресторан.
– Вас сопровождать, экселенц?
– Не надо.
– Экселенц…
Ирлмайер посмотрел вниз – его охранник держал в руке небольшой, но с солидным дулом пистолет «кольт-агент». Всего пять патронов в магазине, но каждый – солидный, сорок пятый американский.
– Не нужно. Просто смотрите по сторонам и постарайтесь не привлечь к себе внимания.
– Хорошо. С вами кто-то будет?
– Ко мне придет дама.
Александра, двадцать восемь лет.
– Я все понял, экселенц.
Интересно, почему в душе все так и кипит? Он же просто делает свою работу, которую ты же ему и поручил. Успокойся!
Но спокойствия не было.
Он почему-то ощущал, что все здесь чужое. Такого не было в Африке – он быстро привык к Африке, потом ему точно так же пришлось привыкать к родному Берлину, но он привык и к нему. А тут… казалось, даже старые камни кричат ему: «Ты чужак! Здесь тебе не место».
Это был обычный район Рима, приличный, но нельзя сказать, что богатый, не туристический. Обычная площадь… в Италии все города начинаются от площади, но не с торговой, как в Германии или в Богемии. Фонтан, весело брызжущие струи воды, подернутые патиной зеленого мха камни. Рестораны, в которых столики выставлены прямо на тротуар, без претензий. Наверное, если бы нужно было подобрать пару слов, которые исчерпывающе характеризовали бы Италию, подошли бы именно эти – «без претензий».
Поток машин, толчками выплескивающийся на площадь из одной улицы и растекающийся по другим, жужжание мотороллеров – занятые люди в Риме не ездят ни на чем другом, стаи голубей, то срывающиеся с места, то серым дождем падающие на свободный кусок площади, как только кто-то бросал им что-то съестное, вездесущие обнимающиеся парочки, почтенные матроны, с интересом взирающие день за днем на маленькие, разыгрываемые жизнью перед их глазами спектакли из удлиненных, старомодного вида окон. Это Европа. Это не имперская, застроенная во всю ширь Россия, не чопорная Англия, не американские небоскребы, не красная, глиняная пыль Африки. Это Европа, его земля, его Родина, здесь все понятно, здесь не стоит бояться. Цивилизованное место, цивилизованные люди. Тогда почему от ощущения чужого, недоброго взгляда аж затылок немеет. Может быть, он вспомнил рассказ своего старого учителя, криминальдиректора Крайчека, о том, что двадцать с лишком лет тому назад они точно так же стояли у фонтана и бросали монетки на счастье, а рядом девушка целовалась с парнем, и он даже загляделся на нее… по-хорошему завидуя. А потом эта горная лань, с огромными черными глазами и смуглой кожей, подчеркнутой белизной платья, достала из сумочки автоматическую «беретту»… да, здесь так и жили тогда… может, и сейчас. Но он еще не рехнулся, не заработал невроз…
Но почему же ему так скверно?..
Он прошелся вокруг фонтана. Он знал, где смотреть, – в Африке быстро учишься всему, если хочешь жить. Но нет. Ничего не видно…
Ресторан…
Нечто среднее между тратторией и классическим рестораном, сочетание деревянных столиков, разноцветных зонтов от солнца, булыжной мостовой и еды, достойной лучшего ресторана в Нью-Йорке. Здесь не было ресторанов быстрого питания, подобных нью-йоркским, где в качестве основного блюда подавали громадный, истекающий холестерином трехэтажный гамбургер, а запивали все это кока-колой на воде из-под крана. Здесь не было японских заведений самообслуживания, в которых средний японец получает свою бамбуковую коробочку, в которой есть все, что нужно ему на обед, а вечером он покупает сё нику в якитории – жареные кусочки курицы с кожей на деревянных шпажках. Здесь готовили для гостей как для себя, здесь дед нынешнего ресторатора работал с тем же поставщиком мяса, что и внук, здесь могли часами сидеть под этими зонтами с чашечкой кофе, обсуждая события, происходящие вокруг, потому что на события в мире здесь всем было наплевать. И конечно, здесь встречались с женщинами… чаровницами, прелестницами с глазами горной лани… таких здесь на одной улице было больше, чем во всем Берлине.
У самого края – все остальные были заняты – Ирлмайер нашел свободный столик. Подошел официант, лысый толстяк… ничего не говорило о том, что он представляет собой какую-то угрозу, несмотря на его габариты. Меню у него не было, такое часто бывает в итальянских ресторанах. Меню фактически ограничивается парой табльдотов[60]и вином, но все приготовлено как будто на домашней кухне…
– Синьор, лазанья только что поспела.
Немец отрицательно качнул головой.
– Не сейчас. Принесите ликер. Сладкий. Такой, какой понравился бы женщине.
– Синьор, ликеры – это все ерунда. У нас есть бардолино, очаровательное бардолино[61], которое мы получаем по специальному заказу. Поверьте моему слову, синьор, дамы от него просто в восторге…
В Италии, как всегда, каждый знал, что тебе лучше, лучше, чем ты сам.
– Хорошо, давайте это вино. Декантер и два бокала.
– Синьор, это вино не нужно декантировать. Одну минуту…
Когда официант удалился, германский офицер посмотрел на часы. В Италии слово «минутка» значит примерно то же, что в Персии значит «фарда», завтра. На самом деле это обозначает «никогда», просто персы слишком деликатны, чтобы отказывать. А итальянцы, черт бы их побрал, слишком ленивы, чтобы жить как полагается.
И то же самое чувство – перекрестья прицела, от которого хочется упасть под стол…
От нечего делать он посмотрел в сторону фонтана и увидел ее. Фотография шесть на четыре… но она ни черта не передавала. Женщина высокого класса, несмотря на молодость. Чувствуется… порода.
Она его тоже узнала – сразу, хоть и не видела никогда… наверное. Просто немца… почему-то легко опознать на любой улице мира.
– Здесь свободно, синьор?
Ирлмайер указал даме на стул. Напротив себя. Высокая… похоже, что немного выше его. Темные, волнистые, ухоженные волосы, миндалевидный разрез глаз, как у персиянки. Глаза голубые, совсем не типичные для итальянки, гордый римский нос с чуть заметной горбинкой, пухлые губы, немного обведенные карандашом по контуру. Безрукавка, синие североамериканские джинсы, подчеркивающие безупречные длинные ноги.
– Александра, двадцать восемь лет… – с грустью в голосе сказал Манфред Ирлмайер.
