вдалбливал! Моя жизнь, как хочу, так и распоряжаюсь ею.
– Ошибаешься, солнышко! – запальчиво ответил я. – Жизнь – это не твоя собственность. Бог дал ее тебе во временное пользование, и когда посчитает нужным, заберет обратно. С его добром надо обращаться бережно, хранить его в исправности и порядке!
– Значит, мне попалась бракованная жизнь! Такая же, как твоя машина! Видела я, как бережно ты с ней вчера обращался!
– Да, – согласился я. – Машина мне попалась хреновая. Но сравнение твое неудачное, потому что машину сделали люди.
Мы пошли дальше – молча. Яна чуть впереди, я за ней. Роща была пропитана медовым запахом зарождающихся цветов. Влажная почва пружинила под нашими ногами. Я поглядывал на Яну и понимал, что мои слова остались в ее душе и сейчас проделывают в ней серьезную работу.
Роща закончилась, и мы вышли к винограднику. Он тянулся узкой зеленой полосой, словно изгородь.
– Я тут никогда не была, – сказала Яна, прислушалась и подняла руку, заостряя мое внимание на каком-то звуке. Я только сейчас услышал мерный шум падающей воды. Словно сговорившись, мы быстро пошли по каменистой осыпи на звук. Яна торопилась, не позволяя мне обогнать ее. Она напоминала туристку: ее пароход отправлялся через несколько минут, а достопримечательностей, которые надо было увидеть, оставалось еще много.
Мы спустились к водопаду. Из широкого каменного желоба, похожего на огромное седло, лилась чистая вода. Падая на груду позеленевших булыжников, поток разбивался, во все стороны летели брызги, которые в солнечных лучах превращались в радугу. Очарованная этим зрелищем, Яна замерла; вдруг она скинула туфли и, балансируя на скользких камнях, пошла к водяному потоку, похожему на хрустальный столб.
Я сел на траву, поставил перед собой бутылку, разложил конфеты. Казалось, Яна забыла о моем существовании. Каким-то чудом удерживаясь на камнях, она протянула руки, подставляя их под поток. Ополоснула лицо, запрокинула голову, посмотрела на небо… Меня охватил необъяснимый, бурный, как водопад, восторг. Я отхлебнул из горлышка и повалился на спину. Эйфория, неземное умиротворение услащали мою душу. В моем сознании прыгали солнечные зайчики… На свете не было ничего иного, кроме неба, солнца и нас с Яной. Она была необыкновенно дорога мне, эта девушка. Мне представлялось, что мы знакомы с ней десятки лет, и не было в ней ничего, что бы омрачало мое настроение или заставляло терзать ум; ведь Яна была необыкновенно проста и понятна, даже если брать во внимание ее размышления о жизни и смерти. Всё это лишь чудачество, неосознанное повторение чьих-то мрачных умозаключений, выводов обездоленных, несчастных и убогих философов… Ей, юной, никогда самой не прийти к ним, никогда не понять их. Вершина ее понимания бытия – это стихи Лембита Веллса. Но кто же для нее этот человек – кумир, властитель чувств и страстей? Или… или…
Я не мог сейчас ответить на этот вопрос. Я не хотел думать о профессоре, даже если его светлым поэтическим даром было пропитано сознание Яны. Я был бы счастлив знать о профессоре только то, что знала о нем Яна, и ничего, ни единого лишнего штриха более! Я привстал, схватил бутылку и уже собрался было предложить Яне тост за поэзию, как враз онемел, околдованный открывшимся мне зрелищем, ибо оно было сколь неожиданным, столь и необычным, изысканным, совершенным по красоте и чистоте – я будто вошел в зал картинной галереи и задохнулся, внезапно увидев перед собой огромное полотно… Яна была голой, ее белое тонкое тело резало мне взгляд и слепило пронзительной и беззащитной наготой. Девушка стояла под струей воды, чуть приподняв исполосованные розовыми шрамами руки и согнув их в локтях. Ее глаза были закрыты. Вода скользила тонкой пленкой по ее телу, повторяя, копируя робкий рельеф… Это была классика искусства, настолько возвышенная и отточенная, что я даже не подумал о таких приземленных вещах, как температура воды, простуда, воспаление легких… Я вообще ни о чем не мог думать. Я просто сидел на траве и смотрел, как смотрят на редкое, недолгое и очень красивое явление природы.
Яна открыла глаза, вышла из-под потока, откинула назад мокрые, потяжелевшие волосы и, вспенивая ногами воду, пошла ко мне. Я опустил голову. Но не потому, что мое любопытство могло смутить девушку, а потому что боялся, что она заметит мое смущение… И когда это я в последний раз смущался женской наготы?
Я слышал, как она подошла ко мне. Холодные капли упали мне на шею, и было похоже, что укололи ледяные иголки. Она села и прижалась ко мне – спина к спине. Я чувствовал лопатками, как сквозь холод медленно пробивается живительное тепло, и показалось, что чувствую удары ее сердца. Не оборачиваясь, через плечо, я протянул ей бутылку. Яна взяла ее и стала пить из горлышка – медленно, неумело, осторожно, чтобы не пролить и не поперхнуться. Я думал, она сделает глоток, но Яна продолжала пить – через силу, с какой-то самоотверженностью и упрямством. Потом опустила на траву опустевшую бутылку, подняла руку, коснулась холодными пальцами моей щеки, провела по лицу ладонью…
Я повернулся к ней, прижал ее к себе. Яна закрыла глаза, откинулась на траву. Я прильнул к ее влажным губам, как умирающий от жажды к роднику. Как меня всего разрывало от нежных чувств! Я испытывал и восторг врача, исцелившего пациента, и удушающую жалость, и неистовую сладкую боль… Она кусала мои губы, стонала, царапала, рвала мне спину своими крепкими ногтями, и терзала мой затылок, изо всех прижимая мою голову к себе…
Не знаю, как мы оказались на мокрых камнях. Мне за ворот текла вода. Яна лежала на моей груди, расслабляясь и обмякая. Я провел ладонью по ее гладкой скользкой коже… Маленькое, худенькое, хрупкое существо! Если бы ты знала, если бы могла понять моим пониманием, какую страшную штуку над собой сотворила, полоснув по запястьям лезвием!
Не берусь судить, кто из нас был более пьяным. Меня шатало и колбасило, как на палубе корабля в десятибалльный шторм. Крепко обнимая друг друга, мы продирались сквозь оливковую рощу, часто останавливались и до самозабвения целовали друг друга. Это было похоже на сон, и я мысленно спрашивал: не сплю ли я, не снится ли мне этот божественный край, окутанный ватным облаком, согретый мягким теплом, струящимся сверху, край пробуждающийся, расцветающий, из каждой веточки и травинки которого бьет фонтаном жизнь?
Мы снисходили на деревню в тени креста, планировали на нее, как птицы. Яна с необыкновенной силой сжимала мою ладонь. Ее пальцы были горячими и сухими.
