навалился на неё. Но тщетно – разумеется, дверца оказалась заперта.
Отойдя на пару шагов, приютский оглядел дверь уже повнимательнее. Отметил налёт ржавчины на старых петлях. Истёртые до желтизны бронзовые ручки.
Замки никогда не были для домушника серьёзным препятствием. Он принялся внимательно изучать скважину, хлопая себя по пиджаку.
Но отмычки в нём не оказалось. Володя запустил руку в карман брюк, но вместо привычного воровского ножа нащупал лишь комок шерсти. Он отдёрнул пальцы, будто старые девчоночьи чулки могли ошпарить их.
– Чёрт… – прошипел он, запуская пятерню в волосы.
Вариантов не оставалось. Придётся вышибать её с разбега. Ещё раз окинув дверь оценивающим взглядом, Володя стал отходить назад, прикидывая, каким должно быть расстояние, чтобы снести её Нечестивым на потеху.
Ему вспомнилось, как однажды они с Александром выбили дверь сарая на старом ирбитском постоялом дворе. Поживиться, правда, там было особо нечем. Зато как развлечение эта затея им очень понравилась. То была одна из последних ночей перед отъездом в усадьбу.
Дверь тогда поддалась, но на то она и была сарайной – хлипенькой, не скрывающей за собой ничего ценного.
Эта же оказалась не такой простой работёнкой.
Он пятился и пятился, покуда каблук не чиркнул о корку льда, скрывающуюся под порошей. Миг, и нога взлетела вверх. И окаменевшая от холода земля выбила воздух из Володиных лёгких.
– Х-ха-а-а! – вырвалось у него.
Приютский сумел привстать на локтях лишь спустя несколько мгновений. Пытался сморгнуть заволокшую глаза черноту.
Пиджак вымок, сыростью напитывалась и сорочка. От холода тут же начали постукивать зубы.
Володя, поморщившись, перевернулся на живот. Встал на четвереньки.
И замер.
Растопленный его взмокшей спиной снег не укрывал больше впавшую в спячку поросль густой коричневой травы. И ничего в ней самой не было примечательного. Но вот только у самой снежной кромки она уступала место обледенелым, и оттого преочень заметным комочкам чернозёма. Мелкий тёмный островок, выглядывающий из-под снега.
Приютский таращился на него словно какой блаженный.
А затем, наклонившись к самой земле, цыган принялся медленно смахивать ладонью снег. Вершок за вершком счищая его с чёрной зернистой земли.
Никакой травы. Голый пятак, словно лысина, ничем не засеянный.
Ветер всё обжигал снегом щёки, сырая сорочка обледенела. А приютский ползал на коленях и, словно одержимый, мёл снег ладонями. Ему пришлось обнажить с три аршина не покрытой травою земли, прежде чем снова наткнуться на жухлую поросль.
Володя обернулся на проделаную работу. До самого места его позорного падения простирался ковёр зернистого чернозёма. И ни травинки. На этой земле ничего не росло.
«Что за…»
И старая дверь… была совсем позабыта.
Мальчишка поднялся на ноги. Стёр мыском туфли порошу ещё с пяти вершков – но убедился, что заплатка голой земли кончилась, вновь уступив место коричневой растительности.
Тогда он пошёл дальше, вспахивая туфлями снег. Тот разлетался в стороны, обнажал бурую сухую траву.
Приютский шёл быстро, он торопился. Но ни через один, ни через пять аршин голой чёрной земли. Только трава, трава, трава. Густая, длинная, примятая холодом. Уже неживая.
Но вот носок туфли вспорол очередной снежный холмик, и нога ступила на скользкую сморозь.
А подо льдистой коркой – нагая земля. Вновь ни травинки.
Володя упал на четвереньки и принялся счищать с неё снег, будто собака, копающая лаз под забором. Будто младшегодка, не ведающая, где старшие вырыли подкоп со двора.
И снова несколько аршин не попадалось травы. И снова, единожды оборвавшись, чернозём более не проглядывал сквозь бурую поросль.
Добравшись до травы, приютский остановился, пряча негнущиеся от холода пальцы в карман пиджака. Брюки на коленях вымокли, и промокшие ноги прожигало холодом до самых костей. Его сердце стучало так высоко в глотке, что казалось, он вот-вот его выплюнет.
Губы тряслись, и он плотно сжал их, пытаясь справиться с дрожью.
Володя с трудом оторвал взгляд от голого куска земли и снова обернулся на другой, обнаруженный первым.
На его глаз – а цыганский глаз преострый – размером они были почти одинаковы. Свежие насыпи, как язвенные раны на теле, так сильно выделялись они среди застеленного жухлым травяным ковром заднего двора.
Сглотнув тягучую слюну, мальчишка поднялся на ноги. Оглядел стеклянными глазами снежное поле, что отделяло его от чугунного забора. Белое, ничем не растревоженное полотно пустоши.
Сорвавшись с места, мальчишка бросился в дом.
Он больше не думал ни о чём – ни о дуре Настасье, ни о старой мелкой двери. Ветер бросал в лицо ему снежные хлопья. И он едва разбирал дорогу.
Он бежал так быстро, как не бежал, вероятно, никогда в своей жизни. Ничего не видя перед собой. Ни о чём не способный больше мыслить.
Почти свернув за угол флигеля, Володя позорно, как малолетка, какая-то кривоногая девка, поскользнулся на настовой корке. И врезался лбом прямо в коварно выступающий камень стены.
Казалось, сам дом заставил его поверженно рухнуть к самому своему подножию. И провалиться в кромешную темень.
* * *
Отчего Варвара с самого начала так невзлюбила Маришку, никому не было ясно. Обе попали в приют в совсем малом возрасте, росли бок о бок, знали одна другую с младенчества. Никто из нынешних воспитанников не мог похвастать столь долгим с кем-либо знакомством. Такая связь могла бы перерасти в почти сестринскую.
Но того не случилось.
Одна не выносила другую. Ежели не сказать – ненавидела.
– Ты наследила!
Громкий возглас, почти что визг – и все головы снова повернулись к Маришке. Варвара стояла за нею, с лицом полным ярости и негодования. Впрочем, конечно, делаными, ежели приглядеться.
Насти не было всего несколько минут, но извечная Маришкина противница никогда не упускала момента.
Маришка обернулась, чтобы увидать, куда тычет тонкий беленький пальчик. Бледно-красная, почти что розовая клякса расползалась по дощатому полу. Аккурат подле Маришкиной туфли.
– Фу-у! – подхватила Саяра, отшатываясь на добрых два шага, хотя и без того стояла не близко.
– Это… – Маришкин взгляд метнулся к Варваре.
– Быть может, пора научить тебя пользоваться тряпьём, Ковальчик?
– Это не…
– Снова всё здесь запачкала! – Варвара пуще прежнего повысила голос, хотя до этого говорила, повернувшись к одной только Саяре.
– Закрой рот! – взвизгнула Маришка. – Что ты нес…
Кто-то швырнул в неё почерневшую от крови тряпку:
– Эй, на, подоткнись!
Приютская вскочила на ноги. Слишком резко – в глазах потемнело.
– Это не я!
Без толку. Раззадоренные пуще прежнего, они – её окружение на протяжении стольких лет – принялись улюлюкать и зубоскалить. Никто не изволил и слушать.
– Это не я!
В неё снова полетела тряпка. На этот раз
