Среди марок мы обнаруживаем запечатанный конверт, адресованный Зигфриду Зальцеру, но не на его обычный венский адрес. На почтовом штемпеле стоит дата 6 августа 1942 года, на конверт наклеена красная марка стоимостью 8 рейхспфеннигов со словами Deutsches Reich и профильным портретом Гитлера.
Мы аккуратно распечатываем конверт. В нем до сих пор лежит листок бумаги. Я нервничаю, гадая, что могу на нем прочитать. Имя отправителя мне знакомо: это Герман Шнеевайс, бухгалтер семьи, который работал с Эрихом и Гуго и помогал им рассчитать расходы по отъезду и суммы сборов. Я рассматриваю листок. Это счет за услуги Шнеевайса по оплате выездного сбора (Reichtsfluchtsteuer) для Зигфрида и Марты.
Вот только платить выездной сбор бессмысленно, когда некуда ехать.
17
Печенье с сухофруктами
Венская библиотека, Лондон, 2019 год
Я нахожусь на Рассел-сквер, в библиотеке, полное название которой звучит так: «Венская библиотека Холокоста». Также она называется «одним из авторитетнейших и наиболее полных архивов материалов по Холокосту и эре нацизма».
Среди ее разнообразного содержимого есть маленькая синяя брошюра, которую перед Второй мировой войной полиция выдавала всем еврейским беженцам по их прибытии в Лондон. Она называется «Вы в Англии. Полезная информация и руководство для каждого беженца»; на левых страницах текст отпечатан по-английски, на правых – по-немецки. Учитывая, что многие беженцы наверняка успели побывать в лапах гестапо, брошюра осторожно напоминает своим читателям, что в Англии «полиция – это друг, готовый помочь Вам, где бы Вы ни оказались».
Прочие посулы, впрочем, весьма скромны. Брошюра предупреждает, что организации по делам беженцев работают с полной нагрузкой, поэтому вновь прибывшие должны набраться терпения и не жаловаться, потому что в стране «находится большое количество людей, чье положение столь же трагично, как и Ваше».
Не забыт и кодекс поведения. Беженцам настоятельно советуют проводить свободное время за изучением английского языка, практиковаться в правильном произношении, предостерегают их от «использования немецкого языка на улицах, в общественном транспорте и общественных местах, например ресторанах». Гораздо лучше «говорить с запинками по-английски, чем бегло по-немецки».
В брошюре содержится совет «не навлекать на себя подозрений громкой речью, манерами или одеждой», так как англичанам «очень не нравятся бахвальство, нескромность, излишняя развязность речи и манер».
Во всем этом для моей семьи нет ничего нового. Многие ее поколения учились ассимиляции и издавна оттачивали искусство растворения на общем фоне. Теперь, после бегства из Австрии, снова приходится это делать. Слова брошюры выдают страх, не изменится ли положение дел: британская еврейская община переживает, что вновь прибывшие потеснят ее и создадут угрозу месту, которое она с таким трудом завоевала для себя в английском обществе.
А самое главное, их предостерегают, чтобы они не жаловались на фашизм и не вели разговоров о том, что «вам этого тоже не миновать», так как «британские евреи всячески противятся насаждению такой крамольной мысли». В брошюре открытым текстом говорится, что еврейская община Британии обещала Министерству внутренних дел взять всех беженцев на содержание и что они «не будут поступать на работу без разрешения Министерства внутренних дел, чтобы рабочих мест не лишились британцы».
Впрочем, из-за Шиндлеров британским евреям волноваться не нужно. Эта семья хорошо умеет приспосабливаться к новому окружению.
Когда в сентябре 1938 года Курт прибыл в Англию, Эдит, уже шесть месяцев прожившая там и успевшая разобраться, что к чему, не теряя времени принялась вводить Курта в курс дела. Прежде всего она сказала сыну, что по-немецки за пределами дома говорить им не стоит. Он запомнил, как резко она оборвала его, когда он однажды заговорил по-немецки в автобусе. Появляясь в известных туристических местах Лондона, они с сильным акцентом, коряво беседовали по-английски. Замкнутому тринадцатилетнему подростку в такие моменты было, наверное, очень не по себе. В конце декабря 1938 года Курт воссоединился с отцом. На всех фотографиях, сделанных в Англии, Гуго сияет, прямо-таки светится радостью и непринужденностью. Иногда я, кажется, различаю тонкий вертикальный шрам на правой половине лица; думаю, что он напоминал ему о «хрустальной ночи». Правда, его он, кажется, совершенно не беспокоил. Своему австрийскому юристу, Штейнбрехеру, Гуго сообщал, что совсем здоров, и приписывал это своему «лошадиному здоровью».
Главной заботой стало образование Курта. Раздел маленькой синей брошюры, посвященный обучению молодежи, казалось, перечеркнул все надежды, которые Шиндлеры, представители среднего класса, возлагали на сына. Так, вновь прибывшие не должны были рассчитывать на то, что станут «врачами, дантистами, юристами, преподавателями и т. п., так как число представителей этих профессий значительно превышает потребности». Мальчиков предлагалось учить сельскому хозяйству и ремеслам. Могу себе представить, как возмущала Эдит сама мысль о том, что Курт может приобрести специальность, связанную с ручным трудом. Она была полна решимости нажимать на все кнопки.
Через комитет еврейских беженцев в Вобурн-хаусе, с помощью его основателя Отто Шиффа и его коллеги Филипа Магнуса Эдит поместила Курта в частную школу Квернмор в городе Бромли графства Кент, которую он посещал с 1938 по конец 1939 года. Он продолжил свое начальное обучение в том возрасте, в котором большинство детей его уже заканчивают. Отец потом жаловался, что там ужасно кормили – с тех пор он возненавидел сладкий заварной крем – и что он больше года догонял школьную программу.
Гуго пришлось задуматься, чем и как зарабатывать на жизнь. Его положение было лучше, чем у Эриха, прибывшего в Англию в мае 1939 года: как сказала потом Грета, он был «тяжело болен» и не годен ни к какой работе. Эрих, Грета и Петер поселились в более скромном районе на севере Лондона. Они получали небольшую продовольственную помощь от комитета еврейских беженцев, который отвечал за всех беженцев, живших в Лондоне, хотя и его ресурсы были небезграничны.
Как вспоминал Петер, Гуго встретил их на вокзале в Лондоне и сразу отвез к себе на квартиру. В Лондоне отношения братьев как будто надломились. Это озадачило меня, ведь с детства они были очень близки, в Игльсе вместе играли в солдатиков и, уже взрослыми, вели общий бизнес вплоть до декабря 1938 года, когда договаривались о том, как выехать из Вены.
Я обнаружила в земельном архиве Инсбрука письма того периода, которые Эрих отправлял из Лондона Эрвину Егеру, купившему по программе арианизации винокуренный бизнес С. Шиндлера; по ним можно судить о форме сотрудничества братьев. В первом Эрих запросил у Егера рецепты ликеров, производившихся Шиндлерами, а во втором – рецептуры какого-то печенья. Я подумала, что эти последние предназначались для Гуго, который вынашивал замысел открыть кафе «У Шиндлеров» в Лондоне. Может быть, он хотел открыть при нем и винокуренное производство.
Поначалу Егер не горел желанием расставаться с фамильными рецептами Шиндлеров, утверждая, что за них он тоже платил, когда приобретал бизнес. Эрих связался с семейным юристом, Штейнбрехером, и тот выяснил, что Егер опасался, как бы Эрих не продал их конкуренту в Германию. Как только выяснилось, что Эрих не собирался этого делать, Егер отправил ему четыре из пяти сборников рецептов.
