Теперь даже Эдуард Блох, находившийся под особой защитой, не мог чувствовать себя в полной безопасности: через месяц заканчивался срок действия их с Лили паспортов.
Им удалось продлить их еще на полгода, и 19 ноября 1940 года Лили с Эдуардом уехали из страны, имея на руках визы для проезда в Лиссабон через Францию. Из всех евреев, покидавших Австрию, у Эдуарда был, пожалуй, самый необычный комплект документов: рекомендательное письмо от нацистской администрации гау Линца и свиток Торы, который он забрал в местном гестапо, которое, в свою очередь, конфисковало его из линцской синагоги. Из гестапо он ухитрился получить копию постановления от 14 сентября 1938 года, в котором указывалось, что «старшему медицинскому советнику (Obermedizinalrat) доктору Эдуарду Блоху должны оказываться разумные послабления ограничений, включая вывоз сумм в иностранной валюте».
В ноябре 1940 года, когда Эдуард отправился обменивать деньги, ему сказали, что все операции с иностранной валютой запрещены и ему придется выезжать всего лишь с шестнадцатью рейхсмарками. Все-таки это было больше, чем разрешенные по закону десять рейхсмарок, с которыми уезжали такие, как Гуго и Эрих. Эдуард писал потом, что, как только дата отъезда стала точно известна, многие католики стали молиться за него в церквях Линца, а давние пациенты заходили попрощаться.
От Эдуарда потребовали выразить свою признательность. Как только Блохи приехали в Вену, только еще начиная свой путь, ему посоветовали написать благодарственное письмо фюреру за все полученные привилегии. И вот 25 ноября 1940 года Блох нашел такие слова:
Перед тем как я пересеку границу и сяду на пароход в Нью-Йорк, где мой единственный ребенок усердно работает, чтобы обеспечить всю семью, я чувствую себя обязанным выразить глубочайшую благодарность Вашему превосходительству за защиту, которая предоставлялась мне в течение двух последних лет. Я покидаю Линц бедным, но по чистой совести могу сказать, что всегда честно исполнял свои обязанности.
Хмурым ноябрьским вечером Блохи сели в переполненный поезд и уехали из Вены в Берлин. Там они провели сутки, а потом сели в другой переполненный и грязный поезд, который шел в оккупированную Бельгию. Блохи очень переволновались, когда узнали о внезапной смене маршрута: немецкую границу они пересекали у Аахена. Поезд остановился, в него зашли эсэсовцы и приказали всем евреям выйти с вещами (причем носильщикам не разрешалось их нести).
Сошедших с поезда евреев оскорбляли и подгоняли пинками; кто-то падал в лужи, кто-то терял сознание. Обычно спокойный, уравновешенный Блох, взбешенный виденным, подошел к эсэсовцу и потребовал разрешения поговорить с командиром. Эсэсовец, донельзя удивленный, что еврей осмелился заговорить с ним в таком тоне, отправил его к более молодому коллеге, которому Эдуард показал копию распоряжения Гитлера от 1938 года. Оказалось, что это поистине бесценная бумага.
Как по волшебству молодой человек распорядился вернуть Блохов в поезд и занести в вагон их багаж. Носильщикам вдруг разрешили помогать другим евреям, всех рассадили по местам и очень поверхностно осмотрели багаж, а к чемоданам Блохов вообще не притронулись.
Вот как, заручившись личным распоряжением фюрера, Эдуард предотвратил большую беду, потому что на платформе эсэсовцы намеревались (как указывалось в руководстве по выполнению поездок лиц арийского происхождения) устроить длительный досмотр багажа евреев после расцепления вагонов, так, чтобы все окончательно запутались и потеряли друг друга.
Из Бельгии Блохи двинулись на юг, через Францию, к испанской границе и после долгого и утомительного путешествия добрались наконец до Лиссабона. С огромной радостью Лили и Эдуард обнаружили там очаровательную дочь Марты, Маргариту. Она тоже дожидалась парохода в Нью-Йорк и рассказала Блохам, как в мае 1940 года, симулируя беременность, она убежала на юг из Парижа через линию фронта, чтобы попробовать разыскать свою землячку и когда-то сотрудницу (а еще дальнюю родственницу) керамиста Люси Ри.
В книге «Искусство Маргариты Стикс» (The Art of Marguerite Stix) Ричард Макланатан пишет, что ее задержало вишистское правительство, наскоро учрежденное для управления полунезависимой Францией под бдительным оком Берлина, и затем интернировало в женский лагерь Гур, расположенный в Пиренеях. Там Маргарита продолжала рисовать, пользуясь тем немногим, что было в ее распоряжении, – чернилами и губной помадой, – и подробно запечатлела лагерную жизнь, причем некоторые рисунки сумела спасти и сохранить (см. илл. 23 на вкладке).
В июле 1940 года Маргарита вышла на свободу, но у нее не было никаких документов. С помощью чешских священников-протестантов она обзавелась чешским паспортом и выехала в Лиссабон, где сумела получить американскую визу. Маргарита обладала жестким характером и находчивостью; хотя я думаю, что ее брат, Эрвин, наверняка помогал из Соединенных Штатов. Совершенно случайно в одном из баров на набережной Лиссабона она познакомилось с капитаном транспортного судна «Мело», принадлежавшего компании Cork, и уговорила его взять ее на борт. В марте 1941 года она, единственный пассажир, с тридцатью семью членами экипажа отправилась в Балтимор.
К тому времени Блохи уже совершили свое путешествие через океан, отправившись в него 15 декабря 1940 года на борту парохода Marques de Comillas. На третий день они все еще страшно страдали от морской болезни, но вместе с остальными пассажирами им приказали собраться в столовой, взяв с собой документы, потому что какие-то английские офицеры пожелали их проверить. Когда Эдуард показал свой паспорт, один офицер заметил другому: «Доктор Блох… Фамилия известная».
«Доктор, – заявил англичанин, – вы, еврей, лечили Гитлера». Блох подтвердил, что это так, но напрасно испугался ареста. Английский офицер лишь пожелал ему спокойной ночи. Заметка о происшествии с Блохом появилась в английской прессе под заголовком «Единственный еврей, которого признает Гитлер».
После этого путешествие Блохов в Новый Свет шло без всяких неожиданностей. 8 января 1941 года они благополучно прибыли в Нью-Йорк.
Уоппинг, Лондон, 2019 год
Сейчас красивая книга Ричарда Макланатана «Искусство Маргариты Стикс» стоит на моей книжной полке; но, когда я была девочкой, она хранилась в отцовском книжном шкафу. Не уверена, рассказывал ли нам Курт хоть раз, кто была эта двоюродная сестра, а может быть, я просто не слышала этого от него. Он настолько туманно объяснял, кто в нашей семье кому приходится, что я просто перестала слушать. Однако именно эта книга мне всегда очень нравилась: в ней были очень красивые картинки раковин, украшений и керамики.
Только когда я оправилась от смерти Курта и начала погружаться в семейную историю, мне стало ясно, как хорошо сложилась жизнь и карьера Маргариты в Нью-Йорке, где она прожила до самой своей смерти в 1975 году и где воссоединилась с остальными членами своей семьи. Теперь я очень хочу рассказать сестре, Софии, об этой вновь обретенной родственнице.
Когда в следующие выходные София приезжает в Лондон, то в двух больших сумках привозит, как и обещала, коллекцию марок Курта. Как всегда, мало что хранилось в альбомах; Курту недоставало терпения и внимания к деталям, отличающим настоящего коллекционера. Коллекция представляет собой кипу пустых конвертов и открыток, которые присылали нам и Курту, а также собрание марок, и погашенных в первый день, и просто оторванных с конвертов. Мы выкладываем это все на стол в столовой и пробуем рассортировать.
