Их маленькая, обитая мехом комната закачалась, и по ее движению Энсил почувствовала, что теперь они болтаются на перевязи. Рамачни усмехнулся в темноте.
— Мы совершим это путешествие, как пара королевских особ, — сказал он.
Или пара куропаток, подумала Энсил. Вслух она сказала:
— Я рада твоей компании.
— Надеюсь, ты все еще будешь рада, когда тебя обнаружат мои блохи, — сказал маг.
Они уже двигались. Энсил подумала, что они, должно быть, спускаются с холма, но селк нес их так плавно, что трудно было быть уверенным. Паланкин не раскачивался из стороны в сторону и даже не сильно наклонялся. Ей действительно было удобно.
— Я почти могла бы уснуть, — сказала она вслух.
— Тебе непременно нужно поспать, — сказал Рамачни. — В конце концов, мы пробудем здесь несколько дней.
— Дней!
— Когда Таулинин сказал «Недолго», он говорил как селк. Не обращай внимания, я сделаю все, что в моих силах, чтобы развлечь тебя. И, кстати, не утруждай себя искажением голоса: мои уши прекрасно улавливают твою икшель-речь.
Она слышала приглушенные голоса селков и еще более слабый звук их шагов. Они бежали по этому труднопроходимому ландшафту — предположительно, с грузом из одиннадцати человек и длому, — и все же ей казалось, что паланкин плывет по безмятежному течению. Энсил совершенно не представляла, как далеко они ушли, и в неизменяющейся темноте вскоре тоже потеряла счет времени. Подсказок было очень мало: смех, негромкая команда, шум водопада, дуновение прохладных брызг, проникающих в мешок.
— Рамачни, — спросила она, — ты бывал там раньше? В месте, куда они нас несут?
— Я не могу тебе ответить, — сказал он. — На самом деле, тебе лучше ничего не спрашивать меня о нашей цели, ибо то, что связывает язык селков, связывает и мой. Но, возможно, нам следует поговорить о других вещах, пока есть такая возможность.
— Если ты хочешь спросить меня, куда исчезли мои собратья по клану на «Чатранде»...
— Дорогая моя девочка, у меня этого и в мыслях нет. Нет, меня волнует кое-что другое. Я думаю о твоей госпоже, Диадрелу.
Энсил замерла.
— Что именно? — сумела спросить она.
— Она в Агароте, полпути-стране, Пограничном Королевстве, через которое должны пройти мертвые, прежде чем обрести свой последний покой. Почти все проходят через него за один-два удара сердца — подобно птицам или теням птиц, они порхают над его сумеречными холмами и исчезают. Твоя госпожа спустилась, ухватилась за ветку, остановила естественный полет своей души. Для этого требуется великолепная сила, которой Диадрелу Таммарикен обладала в избытке.
— Да.
— И для этого требуется кое-что еще, Энсил. Я думаю, ты знаешь, что я скажу. Для этого требуется любовь.
Энсил обхватила себя руками в темноте. Она надеялась, что Рамачни не сможет увидеть то, что увидел в Адском Лесу. Она надеялась, что он так же слеп, как и она сама.
— Моя госпожа любила, — сказала она. — Герцил был странным выбором, выбором, который принес бы ей страдания даже в мирное время, если бы она осталась жива. Но ты же знаешь, как это происходит.
— Неужели?
— Есть песня, — сказала Энсил и продекламировала.
Есть путь один, средь дорог мироздания,
Тонкая нить, что судьбой соткана,
Он проведет сквозь болота страдания,
И по земле, что Богами дана.
Есть лишь один, кто мне душу обрадует,
Колос один, на равнине растет,
Сердце кричит, оно мною командует,
Кто объяснит моей жизни полет.
— Это человеческая песня. Моя мать однажды услышала, как я ее пою, и дала мне пощечину. Но это не имело никакого значения; я все чаще пела ее про себя. И в этом-то все и дело, понимаешь. Сердце выбирает собственный путь, и кто может попросить его объяснить. Ты можешь попытаться его урезонить. Не слишком успешно.
— Это верно в отношении людей в целом, — сказал маг.
Энсил громко рассмеялась:
— Мы, икшель, совершенно такие же. Моя госпожа обычно называла меня упрямой, но кто в Алифросе был более упрямым, чем она? Никто не мог отвлечь ее от выполнения задания. Она доводила себя до полного изнеможения, до того времени, когда даже самые сильные из молодых уходили отдыхать, а потом внезапно смотрела на меня и говорила: «Очень хорошо, я достаточно долго бездельничала; пора начинать работать». Ты знаешь, мне приходилось запирать дверь, чтобы заставить ее поесть? В конце дня, когда она принимала ванну, я прятала ее бриджи и предлагала только ночную рубашку — иначе она шла патрулировать в третий или четвертый раз. Пределы были для других людей, а не для Дри. Я умоляла ее держаться подальше от Таликтрума, я предупреждала ее, что он может нанести удар...
Энсил замолчала, или, скорее, ее голос оборвался сам по себе. Внутри нее была стена, твердые кирпичи в глубине души.
— Диадрелу любила тебя как дочь, Энсил, — сказал Рамачни.
— Это не то, чего я хотела, — услышала Энсил собственный голос. — У меня была мать, она была пьяницей; она ушла от нас, чтобы присоединиться к другому клану, когда мне было десять. Я больше не нуждалась в материнской заботе, Рамачни. Я хотела, чтобы Дри любила меня, чтобы мы были парой.
Рамачни лежал неподвижно. Никаких слез, никаких слез, в отчаянии подумала Энсил. Но как он это сделал? Как ему удалось вытянуть из нее эти слова — эти мысли, запретные и драгоценные, те, которым она никогда не позволяла выходить за пределы своей душной маленькой пещеры? Как он заставил ее признаться?
— Из всего... любопытные вещи можно рассказать магу, — наконец сказал Рамачни.
— Ты нарушил правило Таулинина, — сказала Энсил. — Никакой магии, он же тебе сказал. Но ты все равно что-то сделал. Ты наложил на меня заклятие.
— Тут ты ошибаешься, девочка. Я только слушал. Здесь действует магия более могущественная, чем моя собственная, и это тоже мы можем назвать любовью. Но откуда этот стыд? Ваш вид осуждает такого рода стремление?
— Да. О, они в этом этом не признаются — это сделало бы нас не лучше большинства гигантов, и хуже некоторых. На каждый человеческий недостаток ты найдешь икшеля, готового поклясться, что у нас такой проблемы нет. Но в данном случае никто бы не сказал ни слова.
— Я слышал, что икшели не говорят о любви.
— Редко о чувствах, — сказала Энсил, — и никогда
