ноге. Он запрыгал вокруг меня, сжимая свою ногу. Мой гнев только усилился из-за этого нелепого зрелища.
— Я не изобретаю, молодой человек. У меня есть доступ, не более того. Доступ к прошлому, моему собственному прошлому, тому, которым я делюсь со всеми. Я пишу, упорядочиваю и добавляю лишнюю сноску, когда это необходимо. Я не какой-нибудь жалкий романист, потирающий руки и изрыгающий развлечения по пенни за страницу! Верьте во что вам нравится, поклоняйся кому вам нравится. Просто оставьте меня в покое. Мои дни сочтены, мои руки меняют форму; мои резцы кровоточат на подушке по ночам. — Я вырвал у него страницы, разорвал их в клочья и бросил обрывки через плечо. — Позвольте мне закончить рассказ. После этого вы можете делать все, что вам заблагорассудится. Вперед, Джорл.
Я заковылял дальше. Юноша застыл как вкопанный. Я свернул за угол на бульвар, увидел студенческую суету на лужайке — и увидел самого Голуба, окруженного толпой сексапильных студенток-демонологов. Я закрыл глаза. Из всех странных чудес этого тела вожделение было самым бессмысленным и непреодолимым. Я спросил себя, будет ли оно последним, которое уйдет.
Затем Джорл зарычал. Я изогнулся, и нож в руке президента Общества Самосовершенствования Грейсана Фулбрича пролетел на волосок от моей щеки.
Моя зарождающаяся трансформация имеет определенные преимущества, среди которых ловкость и сила. Мой прыжок поразил его и причинил мне ужасную боль, но я приземлился прямо и ударил его тростью. Он рухнул, едва не угодив собаке в пасть, и на несколько бесценных секунд маленький Джорл мог бы стать мастифом, как и его тезка. Дурак выронил нож. Его голова была беззащитна; я мог бы разбить ее, как яйцо. Вместо этого я вздернул его на ноги и встряхнул:
— Послушай, дурак. Я пишу правду такой, какой я ее знал. Не ту, что ты предпочитаешь в своих лихорадочных мечтах, ректор в своей трусости, молодые ученые в своей модной дикости и даже я в своей боли. Фулбрич был ядовитой жабой. Ты сделаешь из него святого только через мой труп. Убирайся отсюда.
Я оттолкнул его. Мужчина убежал, спотыкаясь и истекая кровью, а Джорл гнался за ним всю дорогу через лужайку.
Историки сражаются за будущее, а не за прошлое. Наши рассказы о том, кем мы были, формируют то, чем, по нашему мнению, мы можем стать. Когда я начинал писать, история «Чатранда» представляла собой собрание фрагментов и народных преданий, историй, которыми делились перед сном, за пивом, или — спаси нас, Рин — чтобы доказать какую-то моральную точку зрения. Это был миф; и теперь, по мере распространения копий, он может стать священным писанием для некоторых невежественных людей. Ректор озолотился бы на этой истории, продавая ее вразнос с девятью частями сахара и одной частью правды. Или сжег бы ее и похоронил меня. Я должен работать быстрее, пока у меня не отнялись руки, пока он не вызвал врача или собаколова, и не увел меня. Я должен закончить рассказ, иначе они закончат его за меня. И это было бы ужасно-составленное из разных частей чудовище, лорд или леди с головой зверя.
Глава 10. УБЕЖИЩЕ
15 модобрина 941
244-й день из Этерхорда
Когда они осознали, что селки накормили их грибами, Лунджа и турах начали сопротивляться. Однако селки были наготове: с ослепительной быстротой они метнулись на двух солдат, зафиксировав их конечности, головы, челюсти. Ни одному не удалось выплюнуть гриб.
Энсил в ужасе наблюдала за происходящим. Болуту сдался первым: широко раскрыв глаза, он поднял обе руки, словно пытаясь сорвать плод с дерева; затем его колени подогнулись, и он грациозно рухнул в объятия селка. Пазел последовал за ним, затем Таша и Большой Скип. Дасту злобно рассмеялся, прежде чем упасть.
У остальных было время присесть. Прежде чем его глаза закрылись, Герцил повернулся к Энсил и внезапно потянулся к ней, его лицо было полно тоски. Энсил резко вдохнула. Редко когда ее так выбивал из колеи чей-то взгляд.
Дело было сделано; бодрствовали только она и Рамачни. Таулинин посмотрел на норку.
— Я не буду тратить на тебя слов, Арпатвин. Ты будешь спать, когда захочешь, и не раньше. — Он повернулся туда, где, прислонившись спиной к стене, стояла Энсил. — Но для вас пришло время, леди.
Он поманил рукой, и вперед вышел селк, держа в руках странный предмет. Он был размером с кувшин для виски, только сделанный из кожи на деревянном каркасе. На одном конце кожаные ремешки еще не были затянуты, оставляя отверстие, похожее на вход в пещеру.
— Паланкин? — с сомнением спросила Энсил.
— Но без окон, увы, — сказал селк. — Мы подбили его мехом вчерашнего зайца. Внутри вы найдете фляжку с водой, а также еду.
— Как долго меня там будут держать?
— Недолго, — ответил Таулинин, — и вам будет очень удобно.
Энсил покачала головой. Тут ты ошибаешься, великан. То, что она сказала о своем народе и клетках, было чистой правдой. Тем не менее, она отстаивала этот выбор и не могла стать единственной из группы, кто отступил. Сделав глубокий вдох, она наклонилась, чтобы протиснуться в отверстие.
— Я должен попросить ваш меч, — сказал Таулинин.
Разумная просьба: Энсил могла выдолбить глазок одним ударом. И все же было нелегко расстегивать изодранную перевязь, которую столько раз чинили со времен Этерхорда. Она почувствовала себя голой, когда положила меч на ладонь Таулинина.
— Я думаю, что поеду с тобой, Энсил, — сказал Рамачни.
— В этом нет необходимости, Арпатвин, — сказал Таулинин. — Ты здесь не чужой.
— И все же я едва ли похож на Арпатвина давних времен, — сказал Рамачни. — И не весь ваш народ знает меня, в любом облике. Кроме того, я тоже хочу, чтобы меня несли как кусок мяса.
Энсил была в восторге, хотя, когда они оба забрались внутрь, стало довольно тесно. Таулинин наклонился и заглянул в отверстие.
— Тогда два предупреждения, — сказал он. — Вы не должны использовать никакой магии, пока мы вас не освободим. И не зовите нас, если только кто-то из вас не будет умирать. Это жизненно важно. Вы подвергнете себя и всех своих друзей опасности, если вынудите нас освободить вас досрочно.
Он закрыл отверстие, и Энсил почувствовала, как он завязывает кожаные ремешки. Затем их подняли и поместили в какой-то мешок. Все было темно и тесно.
