Однако в нескольких случаях, когда не существовало подобных осложнений, итальянские солдаты, желавшие вернуться в Италию, смогли-таки сделать это вместе с семьей, созданной в России. Такова, например, судьба Джованни Видзина, уроженца провинции Гориции — обосновавшись под Одессой, где работал рабочим на железных дорогах, он, «получая мизерную зарплату, вел очень скудную жизнь»[634]. Видзин женился на вдове, у которой уже было двое детей и от которой у него родилось еще двое. Решив вернуться в Италию, он столкнулся с рядом трудностей со стороны советских властей, создавших проблемы с экспатриацией одной из дочерей от первого брака его жены — пара хотела забрать ее с собой в Италию. Факт остается фактом: в мае 1934 г. Джованни Видзин получил все документы, чтобы уехать вместе со своей женой Надеждой, двумя сыновьями Валентином и Мирославом, а также Евгенией, дочерью от первого брака жены. В отличие от супругов и их сыновей, получивших итальянские паспорта, Евгения продолжала оставаться советской гражданкой, но в конечном итоге это не оказалось непреодолимым препятствием для ее экспатриации. Можно только удивляться, что эти переезды происходили между сталинской Россией и муссолиниевской Италией.
Новости о таких возвращениях иногда появлялись в прессе, как в случае с Джузеппе Фонцаром, который вернулся в Кавенцано во Фриули в январе 1935 г. в сопровождении жены и пятерых детей[635]. Газета сообщила, что Фонцар дезертировал из австро-венгерской армии в 1915 г., когда находился в Карпатах. Русские отправили его в Симбирск. С 1920 г. он поселился в Москве, где в следующем году женился на Анне Симискиной[636]. Спустя 14 лет условия их жизни, должно быть, оказались не самыми лучшими, если они решились на трудный шаг — бросить всё и уехать с пятью детьми в страну, которая, вероятно, даже и для Фонцара представлялась уже почти чужой.
История Джованни Гасперата похожа: с начала 1920-х гг. он вел нерегулярную переписку со своими родителями в Чембре (Трентино), и с итальянским консульством сначала в Одессе, а затем в Харькове. Гасперат подумывал о возвращении в Италию, но всё время сомневался и откладывал, пока не решил-таки уехать в 1935 г., забрав с собой русскую жену и четырех маленьких дочерей[637].
Эти поздние возвращения, примерно в середине 1930-х гг., вероятно, также можно объяснить сложившейся драматической ситуацией в Советском Союзе. В 1929–1932 гг. советский режим вел принудительную коллективизацию, раскулачивание и изъятие в деревнях продовольствия, что привело к ужасающему голоду на Украине, Северном Кавказе и других регионах[638]. В последующие годы голод затронул и другие районы Советского Союза, заставив сотни тысяч людей оставлять родные места. Так и несколько бывших пленных, носивших некогда австро-венгерскую униформу, попыталось тогда репатриироваться, объявившись итальянским консульским властям. В феврале 1930 г. один из них прибыл в посольство в Москве и сообщил, что бежал из Рязани после участия в жестоко подавленном крестьянском восстании. Два года спустя другой итальянец, бывший подданный Австро-Венгрии, поселившийся в Сибири на границе с Монголией, вместе со своей просьбой о репатриации привез в посольство образец единственной пищи в тех краях — кусок хлеба из бересты, отрубей и лишайника, продававшийся по 25 рублей за килограмм[639].
На протяжении 1930-х гг. из России продолжали поступать самые невероятные новости о бывших пленных. Казалось, что эти последствия войны в этих далеких землях никогда не закончатся. В июне 1931 г. в грузе древесины, прибывшем из России и предназначенном для бумажной фабрики в Венето, было найдено бревно с вырезанной на нем просьбой о помощи: «Тревизан Луиджи, военнопленный в Сибири, пришлите помощь». Итальянские власти немедленно приступили к установлению личности автора сообщения и его местонахождения, связавшись с Наркоминделом. Установили порт, откуда отправился груз, — Ленинград, но не точное происхождение древесины; составили список пятнадцати Луиджи Тревизанов, пропавших без вести в плену, и других восьми, в плену умерших. Однако это были солдаты итальянской армии, попавшие к австрийцам, а не итальянцы из Австро-Венгрии, а таинственный узник принадлежал к последним, а не к первым. Провели даже каллиграфическую экспертизу для сравнения послания на бревне с почерком двух пропавших Тревизанов, с отрицательным результатом. Несмотря на кропотливое расследование, ничего обнаружить не удалось, и дело зашло в тупик[640].
Удивительно упорство Министерств иностранных и внутренних дел к практически невозможному розыску, основанному на крайне скудной информации. Представляется, что чиновники стремились закрыть тему существования многочисленных бывших пленных, оставшихся в России и отчаянно ищущих способ вернуться в свои дома. При этом в те же месяцы, когда проводилось расследование загадочного послания о помощи, авторитетная ежедневная газета «Corriere della Sera» сообщила о неожиданном возвращении солдата из Трентино, которого считали погибшим и который поведал о «многих пленниках, всё еще пропадающих безызвестными в морозной Сибири, мечтая о возвращении на Родину»[641]. По этому случаю власти провели тщательное расследование, выявившее крайнее душевное смятение солдата, сделавшего эти откровения, вероятно, безосновательные: он даже не помнил собственной фамилии и, прибыв в Вену, отправился пешком в Италию[642]. Таков один из многих трагических случаев, когда опыт войны, плена и, кто знает, каких других потрясений привел к глубокому психическому расстройству.
Тревожный образ страшной и далекой Сибири, тюрьмы для неизвестно скольких итальянцев, всё время присутствовал в коллективном воображении, как незаживающая рана. В то же время смутное и почти фантастическое представление о России с ее неизмеримыми расстояниями в сочетании с историями поздних и неожиданных возвращений бывших пленных питало надежды тех, кто не мог смириться с утратой своих детей или мужей. Поэтому в 1938 г. Аннунциата Модена, пожилая жительница Мори (Трентино), написала в итальянское посольство в Москве, умоляя сделать всё возможное, чтобы найти сына Джачинто — ровно через двадцать лет после того, как она узнала, что он находился в Кирсанове[643].
