Да и вся обстановка, по сравнению с многими иными местами.
– Воду поделим на чай и на суп, – невнятно сказал Кат, жуя особенно жесткое волокно мяса. – Там хватит. Туалет в конце коридора, вон туда дверь идет. Возле завала на выходе к лестнице и можно. ХИС с собой бери, пока светит. Надо масляную лампадку потом зажечь, была где-то.
Филя осматривалась, не забывая ловить очередной кусок мяса из горячей банки. Схрон был домом не только по словам мужа, но и на самом деле. Стеллаж с оружием – тут можно пятерых оснастить, и очень недурно. Ящики с консервами. Мазут, печка-буржуйка с кривой трубой, уходившей в вентиляцию здания.
Кровать – почти настоящая кровать, о, боги…
Основа, конечно, самодельная, деревяшки сколочены, но поверх матрас и подушки. Белье отсырело, сейчас отогревалось, от него начал идти тяжелый дух, но это было по-настоящему. Во многих богатых убежищах люди давным-давно ничего подобного не видали.
В шкафчиках, раньше явно служивших вместилищем ненужных бумаг, хранились товарные запасы – все то, что Кат когда-то находил на поверхности, но не успел продать. Там и вовсе была пещера Аладдина, что назовешь – то и, скорее всего, в наличии. Лекарства, зажигалки, патроны, гранаты, нитки разной толщины, наборы иголок, инструменты – большинство из них Филя никогда даже не видела. Мотки лески, одежда, коробки обуви, множество книг, отсыревших, но вполне годных. Ящик алкоголя.
На последнем взгляд девушки и остановился. Она вытерла рукавом губы и встала.
– А не выпить ли нам, воин? За свой дом.
Кат перестал жевать и медленно поднял взгляд:
– Зрачок… У нас запрет на выпивку. Тьфу, черт! У них! В Гнезде… Опять эта забитая порчами голова. Кстати, а ведь интересно – почему они не пьют.
Филя пожала плечами:
– Какие-нибудь верования…
– Да не верят они ни во что! Сфера, да – но это не религия, она реально есть, связывает мысли и воспоминания, помогает следить за поверхностью, правда, не очень далеко. Но в пределах города действует. Главное, все думают одним разумом, в этом главное. А вот строгий запрет на пьянку зачем?
– Давай выпьем, может быть, ты разберешься.
Она уже вытянула бутылку, протерла ее от пыли. На золотистой с красным этикетке заиграли отблески пламени, а содержимое маслянисто перекатывалось внутри.
– Ни слова не понятно, – оглядывая находку, сказала Филя. – Ясно, что дорогое что-то и градусов до черта. Нам как раз такое сейчас и нужно.
Жидкость оказалась светло-коричневой, сродни правильно заваренному чаю, который тоже ждал своей очереди в двух кружках на углу столика.
– Коньяк, Зрачок, – уверенно сказал Кат, понюхав налитый стакан – такого барства, как рюмок и прочих бокалов, здесь, конечно, не водилось. – И хороший коньяк, судя по аромату. За нас с тобой!
Он протянул стакан и легонько чокнулся с женой. Налито было немного, меньше трети, но ему хватило, благо выпил залпом. Чего уж тут тянуть после всего, что было последние дни. Филя осторожно отпила один глоток, потом другой. Судя по всему, ей тоже понравилось.
– Это пили предки? – осторожно уточнила она. – И, имея его под рукой в любой момент, устроили войну? Идиоты…
Плотный аромат коньяка перебил даже сырость и навязчивую вонь горевшего мазута. Словно окутал коконом двух уставших людей, покачал в теплых ладонях и аккуратно вернул на место.
– Идиоты… – кивнул сталкер. – Так оно все и было.
У него в голове приятно зашумело, зрение обострилось, словно раньше он смотрел на комнатку глубоко под землей через мутноватую пленку типа той, для снега. Вроде бы и видно, но когда знаешь, что бывает по-другому, потом ясно – это было плохо. Неправильно. Не так, как надо.
– Налей еще, – хрипло сказал он, подставляя стакан.
Когда уровень в бутылке снизился до половины, комната уже стала обжитой и приветливой. Какая разница, чем там пахнет от постельного белья, если они смяли его своими телами, давая выход накопившейся усталости. Разряжаясь, подобно батарейкам. Химический светильник медленно гас, но им было плевать – света от печки вполне хватало на то, чтобы рассмотреть друг друга. Филя водила пальцем по татуировке на груди мужа, спускалась вниз, потом провела рукой по ноге, с тревогой ощупывая три заметные шишки.
– Больно? – прошептала она.
– Нет. Не волнуйся. Найдем доктора, пусть режет. Наплевать, Зрачок, на все наплевать. Как же хорошо-о-о… – выдохнул Кат. – Я никому тебя не отдам.
– И я тебя…
В комнате на самом деле стало жарко, невелика задача прогреть небольшое помещение, даже несмотря на бетонный пол, заранее заложенный сталкером досками. Коньяк оказался и вовсе чудодейственным лекарством от всего – забыть и забыться, затем его и делали давно мертвые французы. Или еще кто – знание языков сталкер утратил, заблокировавшись от Сферы.
Не его это были навыки, потому и не жаль.
Филя тем временем прижалась к его обнаженному горячему телу и медленно, словно упругая змейка, поползла вниз, жадно целуя – скорее хватая его – сухими губами. Остановилась, и сталкера начали пронзать короткие молнии, они били, казалось, отовсюду, но сходились там, внизу. Он чувствовал себя на огромных качелях, где нет ни верха, ни земли под ногами, где все его тело – один сплошной комок нервов, которые вопят о продолжении. И о пощаде – так горячо и остро это было.
В какой-то момент все лопнуло, затмив в полуприкрытых глазах мерцание печки, мокрый бетонный потолок, с которого то тут, то там срывались вниз тяжелые медленные капли. Все куда-то исчезло во вспышке пламени, жаркого, сметающего на своем пути смешные нелепые проблемы.
Кат выгнулся дугой и тяжело, до хруста, стиснул зубы, стараясь не закричать.
Или он кричал? Кто знает. Подслушивать их было некому, а он сам потом не смог вспомнить, что это было. Как. Почему. Сознание очистилось, из человека выглянул первобытный зверь, сытый, сонно смотрящий на временно безопасную территорию. Охотничьи угодья. Самку рядом.
Все изменения, появившиеся там, в установке порчей, треснули и начали оплывать, как парафин свечки, меняясь до неузнаваемости. Кат почем-то вспомнил бочку, однажды виденную во время рабства в Нифльхейме: обычную бочку, рассохшуюся, брошенную за ненужностью за свинарником. Железные полосы, стягивавшие изогнутые доски воедино, придавшие им форму и смысл, лопнули от старости. Остался раскрытый бутон из гнилых досок и последнего, самого крепкого обруча внизу, держащего от окончательного распада.
Сейчас он был таким же. Гнилым, но раскрывшимся до конца навстречу будущему. А снизу, через него, прорастала трава, упрямо проталкивая узкие зеленые листочки вверх, пусть даже солнца и не видно. К теплу и чему-то важному.
Кат забылся коротким сном, сжимая в объятиях жену, положившую ему голову на плечо. И в этом сне ему было холодно. Очень холодно, словно его бросили раздетым на морозе, приковав к столбу, и обливали водой. Он чувствовал этот появлявшийся, хрустящий лед на руках, на шее, противно стянуло волосы. Он стоял и ждал смерти, не в силах сделать ничего больше.
