[3].
Мы молча вышли на улицу. По дороге говорили о каких-то посторонних вещах. Мы оба надеялись, что другой не выдержит пытки и уступит.
Я еще надеялся убедить ее в постели. В ту ночь каждый из нас был коварным, как речь адвоката, страстным, как мольба о помиловании, и беспощадным, как Эней. Мы заснули только перед рассветом.
Катин рейс был ранним. Сквозь сон я слышал, как она встала, ушла в ванную. Зашумела вода в душе. Она должна была разбудить меня, я хотел отвезти ее в аэропорт вместо Дениса.
Дверь ванной открылась, пахнуло мылом и зубной пастой. Шуршала одежда. Тайком я приоткрыл один глаз и сквозь ресницы видел ее. Она причесывалась. Никогда раньше я не слышал такого женственного звука, как этот звук щетки, скользящей по ее мягким, душистым, длинным волосам.
Она повернулась, я поспешно закрыл глаза. Было тихо. Я знал, что она опустила руку с щеткой и смотрит на меня. Лежал и притворялся, что крепко сплю. У меня не хватило бы сил ни на что другое. Ждал. Сейчас она подойдет, поцелует, кожу защекочут кончики ее волос. Я обниму ее, и наша любовь восторжествует над всеми обстоятельствами.
Потому что сильна как смерть любовь.
Она едва слышно вздохнула. Что-то зашуршало, тихо стукнула закрывающаяся дверь. Катенька, Катюша, душа моя! Я даже не слышал, как она спустилась по лестнице, такими легкими были ее шаги, когда она покидала мой дом.
Я подтянул к себе ее подушку, пахнущую родным цитрусово-розовым ароматом. Приоткрыл правый глаз, взглянул на часы. До отлета еще три часа. Еще три часа до капитуляции. Телефон включен. Партия еще не проиграна, еще посмотрим, у кого первым сдадут нервы.
Тегеран, 1920 год
Снег на вершинах хребта Эльбурса с каждым днем отступал все выше. По нему Александр следил за тем, как к Тегерану приближается весна. Он запер деревянную дверь клиники и пошел через стылый сад к дому. Над головой кричали вороны, под ногами скрипел гравий, на голых ветвях сирени вылупились набухшие почки, с улицы доносился шум весеннего паводка в арыке.
За осень и зиму многое изменилось. Денстервиля сменил другой британский генерал, Эдмунд Айронсайд. В ноябре Айронсайд убедил Ахмад-шаха уволить последних русских офицеров Казачьей бригады, а когда повстанцы Кучек-хана вместе с подкреплениями Красной армии в самом деле собрались двинуться на столицу, Айронсайд поставил во главе бригады единственного сильного человека, способного, по его мнению, спасти Иран от большевистской опасности, – Реза-хана. К тому времени сертип уже стал генералом.
В феврале генерал Реза-хан ввел свою дивизию в Тегеран и установил военное положение. «Для спасения монархии и порядка» были произведены некоторые аресты среди политической верхушки. Ошалевший от смуты и страха перед интервенцией город воспринял новую власть как наименьшее из возможных зол, и Ахмад-шах беспрекословно назначил Реза-хана военным губернатором и главнокомандующим. Премьер-министром Реза-хана стал Зия ад-Дина Табатабаи, так и оставшегося прихвостнем Табакой. Но о том, чтобы Персия превратилась в колонию Британии, больше не было и речи. Реза-хан – теперь он носил титул сардар сепах – сумел подписать мирное соглашение даже с советской Россией. Реза-хан добился стабильности и потому в глазах всех, от британцев до шаха, выглядел спасителем Ирана.
В начале марта Воронин увидел его впервые после июньских событий. В тот день доктор вышел из лавки жены и под мелким дождем спешил по бульвару Фирдоуси. Рядом с ним со скрежетом затормозил «Форд» модели «Т», обдав веером грязной воды. В автомобиле сидел генерал, из-под блестящего козырька кепи торчали внушительный нос и жесткие черные усы. Шофер за рулем смотрел строго вперед. Реза-хан уже приобрел все атрибуты диктатора.
– Доктор Воронин, рад вас видеть, – сказал он с отеческой суровостью.
– И я вас, сардар сепах. – Воронин снял шляпу, хоть дождь уже хлестал вовсю.
Реза-хан сказал по-русски:
– Рихтер застрелен в Кабуле.
Он поднял тяжелый взгляд прямо на Александра, и в угольных глазах Александр узнал ответную радость.
– Собаке собачья смерть, – сказал он с облегчением.
Реза-хан кивнул, чуть заметно улыбнулся, взглянул на часы, сменил регистр на строго официальный:
– Искандер-джун, мне нужен знающий врач, на которого я могу положиться.
– Почту за честь, сардар сепах.
Реза-хан коротко кивнул, он и не ждал другого ответа. Снова помолчал. Он сидел сухой внутри машины, это Александр стоял под проливным дождем. Наконец прозвучало:
– Я вас до сих пор не поблагодарил.
– Вам не за что благодарить меня, сардар сепах.
– Не скромничайте, Искандер-джун, скажите, что я могу для вас сделать. – Голос был начальственный, строгий. – Пожалуйста, поскорее, я тороплюсь.
– Одного такого вашего намерения для меня более чем достаточно.
Реза-хан нетерпеливо махнул ладонью, обтянутой черной перчаткой.
– Бросьте этот тааруф.
Тааруф, бесконечный протокол персидской вежливости, требовал отказываться, даже когда ты хотел согласиться. Александр вспомнил залепленное мухами лицо мальчика у паперти.
– Если вы настаиваете, сардар сепах, помогите нам открыть сиротский дом при русской богадельне. Там будут и иранские дети.
Реза-хан молча смотрел перед собой. Дождь лил все сильнее, вода уже затекала за шиворот. Александр добавил:
– Мы будем заботиться и об осиротевших детях погибших солдат. Я знаю, что, как правило, родные берут детей, но все же солдатам будет легче на душе, если они будут знать, что их детям не придется побираться и для них существует приют.
