«Калязинское стояние» князя Михаила Скопина-Шуйского было вынужденным, но в итоге оно сыграло даже большую роль, чем несостоявшийся блицкриг «немецкого» войска для битвы в Тушине. Кто знает, как могло окончиться такое генеральное сражение под Москвой? Ведь земские силы совсем недавно освободили от влияния тушинцев главные замосковные города. Первым делом предстояло соединить войско, служившее под командованием князя Михаила Скопина-Шуйского, с отрядами его воевод Никиты Вышеславцева и Давыда Жеребцова, удержавших на стороне царя Василия Шуйского Ярославль и Кострому. Об этом сам князь Михаил Скопин-Шуйский писал в отписке из Калязина в Пермь в августе 1609 года, прося прислать деньги и сукна на платье немецким людям: «…и ныне, сождався с костромскими и с ярославскими и с иных городов с людми, иду к государю на помочь к Москве»[392].
В июле 1609 года началось долгожданное движение рати боярина Федора Ивановича Шереметева из Нижнего Новгорода на Муром и Владимир. Нижегородский дворянин Павел Семенович Арбузов позднее вспоминал, как в конце июля — начале августа 1609 года ездил к царю Василию Шуйскому в Москву, потом вернулся к боярину Федору Ивановичу Шереметеву. Из походного стана в Муромском уезде он был отправлен с отписками к князю Михаилу Васильевичу Скопину-Шуйскому в Калязин монастырь и вернулся с его ответом обратно[393]. Все это означало, что уже тогда главные воеводы земских сил князь Михаил Скопин-Шуйский и боярин Федор Шереметев действовали сообща, зная о планах друг друга. Помимо всего прочего, у боярина Федора Шереметева находилась большая казна — 12 000 ефимков, которую царь Василий Шуйский приказал отправить князю Михаилу Васильевичу Скопину-Шуйскому для оплаты услуг наемников. Впрочем, это все равно была капля в море, так как только за один месяц «неметцким воеводам, и ротмистром, и головам и ратным людям конным и пешим» полагалось 100 000 ефимков[394].
Тушинцы тоже не могли не видеть, как города и уезды один за одним отпадают от них, едва заслышав о подходе воевод войска князя Михаила Скопина-Шуйского. Они собирали силы, чтобы отвоевать свои позиции. Ян Сапега увяз в осаде Троице-Сергиева монастыря, и ему нужно было оправдываться перед «цариком», что он стоит не около «курятника». 29 июля (8 августа) произошел генеральный штурм Троицы, в котором помимо сапежинцев участвовал еще полк Александра Зборовского. Как видно, одним ударом хотели справиться с защитниками Троицкого монастыря, а затем, устрашив своей победой русских сторонников князя Михаила Скопина-Шуйского, выбить их из Калязина монастыря. Но на деле произошло ровно наоборот. Сначала разбились все планы генерального сражения под Троицей, победа снова осталась за защитниками монастыря, несмотря на внутренние нестроения среди осадных сидельцев. В решительный момент они собрались и отбили приступ. Участник тех событий под Троице-Сергиевым монастырем Николай Мархоцкий написал позднее в своей «Истории Московской войны»: «Мы с паном Сапегой пробовали взять штурмом монастырь Святой Троицы, который он все еще держал в осаде. Мы рассчитывали вместе с Сапегой, а значит, и с большими силами, пойти на Скопина, но вместо этого только потеряли людей, загубив их на штурмах. Оставив под Троицей часть войск, отошли мы ни с чем»[395]. Были и другие непредвиденные потери. Поражение под Троицей было истолковано донскими казаками в войске Сапеги как небесное заступничество Сергия Радонежского, и они тайно ушли домой, на Дон, вместо продолжения боев на Волге[396].
Тем не менее объединенные полки Яна Сапеги и Александра Зборовского продолжили движение к Калязину и 14 (24) августа были уже в его окрестностях, заняв Рябов монастырь. Калязинский бой 18 августа 1609 года стал еще одной памятной вехой в движении князя Михаила Скопина-Шуйского, как ранее битвы под Торжком и Тверью. По горячим следам событий князь сдержанно оценивал его результаты в отписках своим сторонникам в Пермь, хотя показательно, что он упоминает о калязинском сражении в ряду других успехов земских сил, связанных с движением рати боярина Федора Ивановича Шереметева и тверской победой: «А последнее дело, по сю отписку, было в селце против Колязина монастыря, за Волгою, и тут литву и воров побили наголову»[397]. Более подробно калязинское сражение описано воеводой в сентябрьской отписке 1609 года, в которой он извещал сибирские города о действиях земской рати: «И… ис под Троицы Сергиеева монастыря и из больших таборов и из иных мест собрались литовские люди многие Ян Сапега да Зборовской с товарищи, приходили на мои полки, и бой у нас с ними был от четверта часу до одинатцата часу дни, и напуски многие были; и на том бою литовских людей побили и языки многие поймали. И с того бою литовские люди пошли в отход, и я за ними послал государевых руских и немецких воевод со многою ратью, а сам за ними ко государю иду со многими людми»[398].
Из ряда других сохранившихся описаний картина калязинского боя выясняется достаточно хорошо. Основное сражение разгорелось вокруг острога, поставленного Скопиным-Шуйским на правом берегу в Никольской слободе, противоположном от его ставки в Калязине монастыре. Конница Сапеги и Зборовского осадила в остроге отряд из «немецких» наемников, пытаясь выманить их на открытое место. Но те сели в осаду, а без пехоты тушинцы не смогли организовать штурм. Исход событий мог быть для земских сил самым непредсказуемым, так как острог не был приспособлен для длительной осады. Но очевидно было, что войско князя Михаила Скопина-Шуйского не стало бы равнодушно наблюдать за действиями сапежинцев и зборовцев. Неопределенность результатов калязинского сражения подчеркивается оценкой «Нового летописца»: «…и под Калязиным монастырем бывшу бою великому, и отойдоша на обе стороны, ничего не зделаху»[399].
Вступая в бой под Калязином, ни та, ни другая сторона еще не могла знать, что по большому счету продолжение принципиальных битв «земцев» под знаменами царя Василия Шуйского и «тушинцев» под хоругвями «царя Дмитрия» уже утрачивало свое первенствующее значение. В события властно вмешался король Речи Посполитой Сигизмунд III, до того времени более или менее пристрастно наблюдавший за тем, что происходит в Московском государстве. Затронув чувствительную «шведскую струну» королевского характера, царь Василий Шуйский и его подданные в Московском государстве должны были почувствовать силу ответного удара. В конце августа 1609 года король Сигизмунд III отправился в поход под Смоленск, что означало прямое объявление войны или, в парадигме советской историографии, «начало открытой интервенции». Но парадокс заключается в том, что у короля Сигизмунда III были вполне самостоятельные интересы в Московском государстве, о которых он и думал прежде всего, выступая в смоленский поход. Те же «литовские люди», что на свой страх и риск поддержали в свое время самозванца (напомню, вопреки прямым запретам короля Сигизмунда III), теперь должны были расплачиваться за свою недальновидность. Король Речи Посполитой в своем желании смять ненавистного врага — царя Василия Шуйского, вступившего в союз с королевскими «изменниками» в Швеции, разрушал все политические конструкции вокруг Лжедмитрия II и продолжавшей находиться в Тушинском лагере Марины Мнишек. Выступив в поход под Смоленск, король Сигизмунд III становился единовластным хозяином положения на московском направлении своей политики. Он только милостиво предлагал всем своим подданным, находившимся волею разнообразных обстоятельств в чужой стране, переходить на королевскую сторону. А они уже должны были сделать свой выбор. Естественно, что при этом никто не брал на себя обязательств выполнять чужие обещания и платить жалование, «заслуженное» в боях за «царя Дмитрия».
