Сварливость, царившая в семье в период, когда она ближе стояла к осуществлению плана породниться с царствующей фамилией, обострилась во время пребывания ее в экстремальных условиях. В годы, когда князь Иван находился в фаворе, его отец не сдерживал ни своего высокомерия, ни надменности, не скрывал он и пренебрежения к окружающим, чем заслужил всеобщую ненависть. А когда надлежало проявить выдержку, хладнокровие и мужество, негативные черты характера Алексея Григорьевича с большей, чем прежде, силой проявились в Березове. Семью раздирали постоянные ссоры, отец и несостоявшаяся супруга императора постоянно упрекали князя Ивана в том, что он являлся виновником их трагедии, ибо не проявил должной настойчивости и расторопности, когда во что бы то ни стало следовало получить подпись императора под завещанием.
Первый сигнал о неладах в семье ссыльных был получен в Москве вскоре после прибытия ее в Березов. Капитан Шарыгин, начальствовавший над караулом, доносил о ссорах и непристойных словах в адрес императрицы. Маньян писал по этому поводу в Париж 15 июня: «Здесь уже четыре дня идет повсюду слух, что князь Долгорукий, отец невесты, и его сын, известный под именем фаворита, поссорились между собой в изгнании; ссора возникла из-за взаимных упреков по поводу причины их общей опалы…»[222]. На этот раз реакция Анны Иоанновны на сигнал ограничилась увещеванием. 6 декабря 1731 года она поручила сказать Долгоруким, «чтобы они впредь от таких ссор имели воздержание и жили смирно под опасением наижесточайшего содержания, а сибирскому губернатору велено к ним офицеров определить самых добрых и верных людей»[223].
В 1734 году главный зачинщик ссор Алексей Григорьевич умер, и Иван возглавил семью ссыльных. Ссоры, однако, не прекращались, их инициатором стали его брат Николай и сестра Екатерина. 2 октября 1735 года в Кабинете министров было зарегистрировано донесение сибирского губернатора Алексея Львова о том, что Иван и Николай Долгорукие «живут несмирно и между собой чинят драки, також и живущих при них служителей бьют жесточайшим боем». Остерман отреагировал мгновенно, отправив в тот же день указ с повелением, чтобы начальник караула капитан Иван Михалевский внушил Долгоруким, чтобы они «от ссор конечно воздержались и жили б кротко». Здесь же угроза «развесть в разные места и содержать под крепким караулом». По-видимому, Шарыгин, не получив этого указа, отправил в Петербург новое доношение, зарегистрированное 28 декабря, «о ссорах и между собою драках содержащихся в Березове под караулом князей Долгоруких». Кабинет министров и на этот раз проявил оперативность, отправив Шарыгину указ: «Ожидать следствия посланного майора Петрова».
Следователь обнаружил «попустительство» березовского воеводы и капитана Михалевского. Последний «поступал не по данной ему инструкции и к ним, Долгоруким, многих допускал и сам с ними в Березове по гостям и по реке в лодке ездил…». Воевода Бобровский тоже нарушал инструкцию — непрестанно ходил с женою к Долгоруким в гости «и с ними обхождение и дружелюбие имел». Кабинет министров велел нарушителей инструкций отдать под суд, так как они оказались снисходительными тюремщиками. Результат известен только в отношении Михалевского — он был заменен майором Петровым, впрочем, тоже, как увидим ниже, обвиненным в «попустительстве»[224].
Понять воеводу и капитана по-человечески нетрудно: оба они, призванные строго следить за жизнью ссыльных, сами оказывались в их положении. В березовской глухомани, где крайне узок был круг лиц, с которыми стражи порядка могли иметь контакты, общение с Долгорукими удовлетворяло их любопытство, поскольку они имели от них информацию о жизни двора, поведении вельмож и т. д. Получаемые от Долгоруких подарки, а также надежды на то, что ссыльные когда-либо восстановят свое прежнее положение, тоже способствовали «попустительству».
Нервное напряжение, в котором пребывал князь Иван, пагубно отразилось на его психике: он стал злоупотреблять спиртным, опьянев, утрачивал контроль за своими поступками; открыто поносил виновницу своей беды императрицу, а вкупе с нею и цесаревну Елизавету Петровну.
Трагедия подкрадывалась и с другой стороны — майор Петров также дал повод обвинить себя в попустительстве ссыльным.
А во всем виноват был князь Иван, поставивший под удар своим невоздержанным языком не только себя, но и весь род: он произносил слова, вызывавшие либо тревогу, либо любопытство слушателей.
«Ныне фамилия и род наш совсем пропали, — говаривал подвыпивший князь, — а все это разорила… ваша теперешняя императрица», в адрес которой произносилась нецензурная брань. Он оспаривал права Анны Иоанновны на престол, ругал Бирона. Цесаревну он называл «Елизаветкой» и почему-то считал главной виновницей своей опалы.
«Императрица послушала Елизаветку, а та обносила всю нашу фамилию, за что я хотел ее за рассеянную жизнь (князь опять употребил крепкое выражение) сослать в монастырь».
На князя Ивана в 1735 году последовал донос, но «изветчик» — березовский житель Иван Капкаров — на поверку оказался сумасшедшим и его «слову и делу» не придали должного значения. Роковым для Ивана Долгорукого оказался донос таможенного подьячего Тишина, часто навещавшего Березов и добивавшегося интимной близости с невестой императора. Княгиня сочла унизительным для себя иметь дело с представителем крапивного семени, наотрез отказала ему и пожаловалась на настойчивые домогательства приятелю князя Ивана поручику Овцыну, согласно молве березовцев, находившемуся в близких отношениях с ней. Овцын вместе с казачьим атаманом избил Тишина. Подьячий затаил злобу на Овцына и Долгоруких и решил отомстить им сочинением доноса, для чего провоцировал охмелевшего князя на разговоры, не оставившие власти равнодушными.
Тишин нарочито вызывал собеседника на откровенность, запоминал все его высказывания.
— Для чего ты такие слова говоришь, — якобы увещевал Тишин князя, — лучше бы тебе за ее императорское величество и за всю императорскую фамилию Бога молить.
— А что, донести хочешь? — высказал догадку князь, но тут же добавил: — Где тебе доносить, ты ныне уже стал сибиряк. Впрочем, — вслух размышлял Иван, — хотя и доносить станешь, то тебе же голову отсекут.
Подьячий возразил: не он напишет донос, а майор Петров.
Тишин действительно настрочил донос Петрову, но тот оставил его без последствий, и тогда подьячий обратился с «изветом» к сибирскому губернатору, в котором перечислил фамилии преступников: Ивана Долгорукого и двоих его младших братьев, Николая и Александра, воеводу Добровского, майора Петрова и др. Начался новый этап в жизни Долгоруких — донос Тишина дал повод к возбуждению нового дела против них и лиц, упомянутых доносчиком.
В мае 1738 года в Березов был отправлен то ли дальний родственник, то ли однофамилец безжалостного руководителя Тайной розыскных дел канцелярии А. И. Ушакова, капитан сибирского гарнизона Ушаков с тайным поручением прикинуться якобы присланным императрицей курьером с целью облегчить жизнь ссыльных. Коварный и вкрадчивый капитан без труда втерся в доверие семьи Долгоруких, был частым ее гостем, установил приятельские отношения со всеми начальствующими в Березове лицами, выведал у них все, что нужно, и отбыл в Тобольск. После его отъезда князь Иван был взят под стражу, содержался в тесной землянке до конца августа, а затем тайно вместе с другими обвиняемыми был вывезен в Тобольск, где был подвергнут несколько раз пытке[225].
