Первой жертвой бироновщины стали Долгорукие. Среди них были личности незаурядные, такие, как фельдмаршал князь Василий Владимирович и дипломат Василий Лукич Долгорукий. Но опале и восхождению на эшафот они обязаны не себе, а своим ничтожным родственникам: честолюбивому, но недалекому князю Алексею Григорьевичу Долгорукому и его сыну Ивану, причем последний был главным виновником разыгравшейся трагедии.
На своем непродолжительном жизненном пути Ивану Алексеевичу довелось выдержать два тяжких испытания: испытание властью и испытание опалой — оба их он не выдержал достойно.
Напомним, до 15 лет князь Иван воспитывался в доме деда Григория Федоровича Долгорукого, русского посла в Варшаве, а затем в занявшем его место в семье племянника Сергея Григорьевича. Там он усвоил не лучшие нравы польского двора: легкомысленность, беспечность, страсть к любовным интригам и кутежам, разнузданность и вседозволенность. Это, однако, не помешало ему проявить заботу о своей карьере. М. М. Щербатов запечатлел анекдот о том, как Иван Алексеевич вошел в доверие к юному Петру II в то время, когда он был еще великим князем. Сообразив, что он после смерти болезненной Екатерины I займет трон, Иван решил втереться к нему в доверие. «В единый день, — писал Щербатов, — нашед его (Петра II. — Н. П.) единого, Иван Долгорукий пал пред ним на колени, изъясняя привязанность, какую весь род к деду его, Петру Великому, имеет и его крови; изъяснив ему, что он по крови, по рождению и по полу почитает его законным наследником российского престола, прося, да уверится в его усердии и преданности к нему». Необычный поступок привлекательной наружности князя тронул будущего императора, и он приблизил его к себе.
Вернемся к памятной ночи с 18 на 19 января. Похоже, князь был лишен честолюбивых замыслов и проявил пассивное отношение к событиям, развернувшимся после того, как Петр II оказался ка смертном одре. Единственная акция, которую он совершил и которой он, по своему недомыслию, видимо, не придавал особого значения, состояла в написании слова «Петр» под фальшивым завещанием, составленным князем Василием Лукичом и затем переписанным князем Сергеем Григорьевичем. Когда возник вопрос, как от агонизировавшего императора добиться собственноручной подписи, Иван Алексеевич похвастал: «Я умею под руку государеву подписываться, понеже я с государем издеваясь (шутя. — Н. П.) писывал, и можно мне ту духовную подписать. Посмотрите, — сказал он своим родственникам, — клейма государства и моей руки, слово в слово, как государево письмо».
Присутствовавшие в Головнинском дворце Долгорукие воспользовались этим умением князя Ивана, один экземпляр духовной он подписал, а второй держал при себе в надежде, что к умиравшему вернется сознание и он сам ее подпишет. Случай такой не представился, и Иван Алексеевич, когда выяснилось, что Верховный тайный совет избрал Анну Иоанновну императрицей, оба экземпляра завещания вручил своему отцу, и тот их сжег.
После 11 февраля, когда состоялись похороны Петра II, когда на следующий день императрица прибыла в Кремль, наступило время опалы Долгоруких. Остерман, руководивший действиями императрицы, поступал с Долгорукими столь же осторожно и коварно, как в свое время с Меншиковым, — сначала он выдворил их из Москвы, а затем стал наносить им сокрушительные удары.
8 апреля 1730 года последовал указ о назначении князя В. Л. Долгорукого губернатором в Сибирь, Михаила Владимировича — в Астрахань, а Ивана Григорьевича — в Вологду. На другой день появились еще два указа: один из них назначал брата Алексея Григорьевича Александра воеводой без указания города, где он должен отправлять свою должность, а другим указом императрица отправляла Алексея Григорьевича и Сергея Григорьевича с семьями в дальние деревни.
Нас в первую очередь интересует семья Алексея Григорьевича, поскольку она ко времени ссылки пополнилась новым членом — сын Алексея Григорьевича Иван, фаворит умершего императора, успел жениться на дочери покойного фельдмаршала Б. П. Шереметева Наталье Борисовне. Ее личность заслуживает внимания, ибо она представляет собой редкий образец нравственной чистоты, супружеской верности и самопожертвования, свойственных далеко не всем женщинам того времени.
Иван Алексеевич еще при жизни Петра II сватался к дочери Петра Великого Елизавете, но та, посчитав претендента недостойным стать ее супругом, отклонила предложение. Тогда Иван Алексеевич предложил руку и сердце 16-летней девице, привлекательной не только красотой, но и богатством. Осиротевшая девица и ее родственники сочли предложение царского фаворита и красавца для себя лестным. Послушаем ее бесхитростный рассказ: «Я признаюсь вам в том, что я почитала за великое благополучие, видя его к себе благосклонность. Напротив того, и я ему ответствовала, любила его очень, хотя я никакого знакомства прежде не имела, нежели он мне женихом стал; но истинная и чистосердечная его любовь ко мне на то склонила»[219].
Суровая действительность могла поколебать решимость Натальи Борисовны связать свою судьбу с судьбой князя Ивана, она могла отказаться от помолвки с опальным женихом, но пошла под венец, завершившийся скромным свадебным торжеством, тоже запечатленным в «Записках»: «Великая любовь к нему (князю Ивану) весь страх изгонит из сердца, а иногда нежность воспитания и природа в такую горесть приведет, что все члены онемеют от несносной тоски».
Наталья Борисовна конечно же не представляла, какие тяжкие испытания ее ждут впереди, но она не колеблясь оказалась в плену любви — страсть одолела все сомнения, в том числе и рассудок.
В описываемое Натальей Борисовной время семья Алексея Григорьевича находилась в подмосковной Горенке. 9 апреля князь Алексей получает указ о ссылке семьи в дальнюю деревню — село Никольское Касимовского уезда. На следующий день семья тронулась в путь. Прошел месяц с небольшим, и 15 мая в Никольское прибыл курьер, отобравший у отца и сына «кавалерию», а у последнего еще и камергерский ключ. 12 июня — новый удар: под предлогом того, что Алексей Долгорукий с семьей продвигался в село Никольское крайне медленно, делая продолжительные остановки в пути, чтобы развлечься охотой, семью подвергли новому, причем суровому, наказанию — ссылкой в Березов, на этот раз «под крепким караулом». Впрочем, французский поверенный в делах Маньян сообщает о других причинах немилости императрицы: «Отправляясь в свои земли, они допустили, что дворянство и священники в продолжении всего их пути стекались к ним толпой, примешивая свои слезы к их слезам и заявляя, что претерпеваемые ими обращения, в особенности с некоторыми из Долгоруких, оказавшими важные услуги государству как во время мира, так и на войне, вызывают всеобщее сострадание, кроме того мать невесты распространяла ложный слух, что эта последняя беременна от царя, и допускала народ лобызать ее руку, что могло привести к последствиям весьма пагубным для спокойствия царицы»[220]. Мы вполне допускаем правдоподобность перечисленных здесь деталей.
Ссыльные прибыли в Тобольск 24 августа, и в тот же день тобольский вице-губернатор И. В. Болтин препроводил их в Березов. Многолюдную ссыльную семью, состоявшую из князя Алексея Григорьевича, его супруги, впрочем, умершей в ноябре 1730 года, сыновей Ивана Алексеевича с супругой Натальей Борисовной, неженатых Николая, Александра и Алексея, а также отличавшейся надменным и гордым нравом помолвленной с покойным императором дочери Екатерины Алексеевны. Все они размещались в деревянном доме с окнами. Многочисленную семью обслуживали двое слуг. За пределы острога ссыльных не выпускали без охраны. Даже в церкви княжна по случаю богослужения в честь своих именин 21 мая 1739 года стояла с солдатами с ружьями[221].
