– Ты и обо мне упомянешь в своем письме? – спросила Галлия.
– Конечно.
– И что ты там обо мне напишешь?
Я улыбнулся.
– Что я никогда не понимал, какой пустой была моя жизнь до того, как ты ее заполнила.
Она покачала головой:
– Правду говори!
Я притянул ее к себе и поцеловал.
– А это и есть правда. Я без тебя ничто, я не желаю жить в мире, в котором тебя нет.
– Ты все такой же мечтатель, Пакор. Тебе бы следовало стать поэтом, а не воином.
– Возможно, теперь и стану, когда все сражения закончились, – я шлепнул ее пониже спины. – И еще кучей детишек обзаведусь.
Она вдруг стала серьезной:
– Думаешь, римляне про тебя забудут?
– Думаю, что римляне не посмеют сунуться в Пафрию. Если всего лишь горстка парфян три года разгуливала и буйствовала в их собственной родной стране, то что может с ними сделать целая армия и огромная империя?
Она улыбнулась:
– Ну, может, и так…
Путешествие наше протекало спокойно и даже приятно. Безусловно, оно было бесконечно более приятным, чем то, когда меня везли в Италию. Нам сопутствовала отличная погода и попутные ветры, хотя нескольких парфян донимала морская болезнь, а у лошадей случился понос, на что жаловалась команда корабля. Но их быстро вылечили, когда Годарз обнаружил, что животным дают двойную порцию сена – их перекармливали матросы. С этим быстро было покончено, и все неприятные побочные эффекты исчезли. Ни римлян, ни сицилийцев видно не было. Когда мы добрались до Сирии, нам потребовался целый день, чтобы выгрузить лошадей и снова приучить их к ходьбе по земле. Многодневное пребывание в стоячем и неподвижном положении ослабило мышцы и суставы их ног, и как только их извлекли из трюмов, то сразу загнали в воду, и каждый всадник заставлял своего коня часами ходить вброд. В ту ночь мы расположились лагерем на берегу и спали на песке, а корабли стояли невдалеке на якоре.
На следующий день мы распрощались с капитаном и его моряками. Годарз заплатил все, что мы были ему должны, и Афиней обнял меня своей могучей рукой за плечи.
– Если хочешь получить от меня добрый совет, мой юный принц, то я вот что тебе скажу: с нынешнего момента никуда больше из Парфии не уезжай. Ты привез с собой истинную красавицу, это точно, так что займись тем, чтобы сделать ее счастливой. И тогда у тебя все будет в порядке, – он вдруг стал очень серьезным. – Помни, что римляне больше всего похожи на злобную кобру. Не стоит с ними ссориться и враждовать.
– Я запомню твои слова, капитан, – но, говоря по правде, все, о чем я сейчас думал, так это о Хатре и о родителях.
Потом мы смотрели, как корабли исчезают за горизонтом, и глубоко вдыхали морской воздух. Вкус и запах его напоминали мне о родном доме, и я даже мог поклясться, что ощущал в нем ароматы специй Востока. Я послал Гафарна и Годарза в Антиохию закупить верблюдов, палатки, провизию и фураж для коней. С ними отправились еще шестеро парфян в качестве охраны. В ожидании их возвращения мы разбили лагерь немного дальше от берега, под абрикосовыми деревьями. День был жаркий и сухой, но мы установили свои римские палатки в тени деревьев, и под легким восточным ветерком там было вполне удобно и приятно. Диана с младенцем и остальные амазонки устроились вместе, да и представители разных племен тоже старались держаться рядом друг с другом. Я выставил караулы в двухстах шагах от лагеря вглубь материка, но в тот день мы так никого и не увидели. Антиохия располагалась, по крайней мере, в десяти милях отсюда, а Афиней высадил нас на полоске земли, где поблизости не было никаких поселений. Тем не менее я беспокоился – корабли не могли не заметить с берега, а у меня сохранились скверные воспоминания о том, как меня однажды застали врасплох – и как раз на берегу.
Годарз и Гафарн вернулись ранним вечером, приведя с собой дюжину злобно плюющихся верблюдов; все они были нагружены разным снаряжением. Многие из нашей компании, включая Галлию, никогда раньше не видели верблюдов, и она очень радовалась, гладя и похлопывая их по шеям и мордам. Она нашла их забавными, но верблюды относятся к себе крайне серьезно и не любят, когда над ними посмеиваются, и один особенно злобный на вид плюнул ей прямо в лицо. Моя любовь жутко обиделась, а многие парфяне лишь улыбнулись. Мы-то уже давно научились обращаться с этими кораблями пустыни с должным уважением.
– Отвратительные создания! – пожаловалась она, вытирая лицо полотенцем.
– Добро пожаловать на Восток, моя милая!
Римские палатки нам были больше не нужны – в следующую ночь мы спали в других, совсем не похожих на римские. Эти были сшиты из широких полос материи, сотканной из овечьей или верблюжьей шерсти с добавкой растительных волокон. Материал был выкрашен в черный цвет. Палатки были достаточно большие, чтобы в них спать, принимать и развлекать гостей, готовить еду и ее есть. В тот вечер мы ели жареную баранину, свежий хлеб, сыр, фиги и пили местное вино, которое оказалось весьма приятным на вкус. Мы сидели вокруг огромного костра, а палатки стояли позади нас большим кругом. Когда все насытились, я обратился к ним с речью.
– Друзья мои, это наша первая ночь вдали от мрачных теней римской тирании, нынче мы в первый раз будем спать на земле, которая не принадлежит Римской империи. И пока мы живы, вместе с нами будет жива память о Спартаке и Клавдии. – Все застучали своими деревянными тарелками по земле, поддерживая мои слова. Я поднял руки, успокаивая их.
– Мы сейчас менее чем в сотне миль от моей родины, так что через неделю мы станем свободными жителями Парфянской империи, и каждый из вас сможет свободно решать, как ему или ей жить дальше. Вы никогда больше не будете собственностью какого-нибудь жирного римского бездельника-хозяина, скованные цепью и избиваемые плетью, как собаки. Вы проливали кровь, вы теряли друзей, чтобы завоевать эту свободу, и я знаю, что каждый из вас стоит десятка римлян. Всех вас готова принять моя страна, вы можете теперь спокойно жить в Хатре рядом со мной и моей женой, – я улыбнулся Галлии.
– Сын Спартака и Клавдии будет расти и воспитываться в царском дворце в Хатре под надзором Гафарна и Дианы, но мне хотелось бы думать, что мы все – каждый по-своему – станем родителями этому ребенку. Итак, давайте выпьем за нашего господина и военачальника, за Спартака и за его жену Клавдию и поклянемся, что будем хранить память о них и рассказывать всем правду о его жизни и борьбе за свободу. И еще поклянемся, что будем преданы и верны его сыну, который будет расти знающим и помнящим своих родителей, как человек, который всегда будет свободным.
Я опустился на колени и поднял свою чашу с вином, наклонившись к ребенку, спящему на руках у Дианы, и все остальные сделали то же самое. Тут младенец открыл глаза и заплакал.
На следующий день мы снялись с лагеря и двинулись на восток. Перед выступлением я вызвал двоих добровольцев, выбранных Нергалом, чтобы они отвезли мое письмо отцу в Хатру. Оба они были чуть старше двадцати, с оливковой кожей, тонкие в талии и с длинными черными волосами до плеч.
