Если б Валуа, в список основных добродетелей которого вовсе не входила политическая тонкость, уже раскрыл двойную игру вышеупомянутого секретаря, Эстревер не дал бы за шкуру хитреца и мелкой монеты.
* * *
Аделин д’Эстревер вытащил шпагу и принялся яростно рубить нижнюю ветку дерева. Господи, как его раздражает все это! Это настоящая чума – ленивые и никчемные люди, которым надо оказывать всяческое содействие. Что ни сделай, их все не устраивает!
Арно де Тизан все тянул, не давая ему желаемого: средства понравиться его высочеству де Валуа! Впрочем, ни Тизан, ни Карл де Валуа не были в курсе его участия в ненавистном деле. Да еще какого! Брат короля известил его о своем желании: дестабилизировать Жана II Бретонского в его владении Ножан-ле-Ротру. Как и всем власть имущим, ему было безразлично, каким способом ему доставят требуемое. Он ровным счетом ничего не хотел знать об этом; для него был важен лишь результат.
Целыми неделями Эстревер размышлял, пытаясь доискаться, не было ли какой-нибудь неприятной истории, касающейся Ги де Тре. Тщетно. Де Тре показал себя фатом и, без сомнения, не справлялся со сложившейся ситуацией. Но и только. Такой человек был бы более уместен при дворе, чем на должности бальи. Здесь не найти даже повода, чтобы высечь кошку, а тем более доставить затруднения герцогу Бретонскому.
Два с половиной года назад на одной из улочек Ножана было обнаружено тело мальчишки. Он был задушен – возможно, кем-то из родителей, желающим избавиться от лишнего рта, или посетителем таверны, которого тот попытался обворовать. А может быть, то был другой ребенок – постарше или покрупнее, – с которым убитый не поделил кусок хлеба. Одним словом, самая обычная история в эпоху, когда палачи получали прибавку к жалованью, вылавливая в реках утопленных младенцев. Вот тогда эта мысль и пустила корни в голове старшего бальи шпаги: серия гнусных и непристойных убийств детей. Невеликой проницательности Ги де Тре вряд ли хватило бы, чтобы увидеть, кто за этим стоит. Немного коварства, несколько слухов, пущенных то там, то здесь, и в конце концов любой поверит, что он причастен к этим чудовищным событиям. Народное недовольство обернется беспорядками, а может быть, и бунтом. И, конечно, нашлось несколько идиотов, которые клялись и божились, будто своими глазами видели, как прошлой ночью Ги де Тре шатался по улицам, будто какой-то жулик. К удовольствию его высочества де Валуа, скандал коснулся Жана II Бретонского, так как Ги де Тре был его протеже. И вдруг неожиданно монсеньор де Валуа недвусмысленно дает ему понять, что «зловещее дело в Ножан-ле-Ротру» его больше не интересует. К тому же добавив усталым тоном:
– Политика, мой дорой Эстревер, политика! То, что создается сегодня, завтра разрушается. Но что бы там ни было, я не вижу, чтобы вы продвигались к счастливому завершению этой истории.
Этот скрытый упрек поверг Аделина д’Эстревера в трепет. Разве можно было предвидеть, что Жан II окажет им такую любезность, позволив стене в Лионе обрушиться на него во время процессии, когда он вел папского мула? Однако же его кончина открыла Карлу де Валуа путь к тому, чтобы восстановить союз с герцогством Бретонским…
Чума на этого Тизана, который продвигается недостаточно быстро! Впрочем, Эстревер не доверял ему и поэтому не стал посвящать в свои истинные планы. Помощник бальи был излишне сентиментален, что при его должности было довольно неуместно. Ведь что такое человеческое правосудие? Нечто вроде рожка с молоком, который дают ребенку, чтобы не плакал, средство, с помощью которого бедных и обделенных разумом заставляют поверить, будто о них и в самом деле заботятся. Человеческое правосудие никогда не касается власть имущих, разве что когда те оказываются настолько глупы, чтобы творить злодеяния на глазах у всех. Себя же он считал достаточно умным пройдохой, чтобы проскользнуть сквозь сеть.
По этой причине перемена курса монсеньора де Валуа в раскладе ничего не меняла. Старшего бальи шпаги категорически обязали найти того, кого можно обвинить во всех этих преступлениях. Причастность к этому самого старшего бальи шпаги стала бы более чем опасной. Вот так! После всего этого Ги де Тре выглядел глупым самодовольным щеголем. И его смерть особенно ничего не изменит.
Эстревер прервал свое занятие, даже удивившись собственной раздражительности. Не отдавая себе отчета, что делает, несколько минут концом шпаги протыкал дырки во влажной земле.
– Возьми себя в руки, наконец! – выругал он сам себя.
Решение было принято. Он до конца выполнит свой план. И с еще большим усердием. Чтобы спасти свою шкуру, ему теперь недостаточно только понравиться брату короля…
Эхо. Приближается всадник. Быстрым движением, очень ловким для его возраста, Арно де Тизан спешился и, приблизившись крупными шагами, склонился в поклоне:
– Мессир…
– Оставьте эти церемонии, время не ждет! Скажите лучше, как далеко вы продвинулись? – прервал его Эстревер.
– Мой… человек, мэтр Правосудие Мортаня, продолжает расследование, но…
– Какое еще «но»?
У Арно де Тизана не было никакого желания описывать недостаток воодушевления, который продемонстрировал Ардуин Венель-младший. Ведь тогда его самого обвинят, что поручил это дело не тому человеку.
– Дело в том, что следы достаточно запутаны. Одна из нитей привела в тупик, к некоему Лекоку – спившемуся бывшему кузнецу.
– Какой еще Лекок? Что вы мне им в нос тычете? – рявкнул Эстревер и тут же оборвал себя, заметив удивление на морщинистом лице де Тизана.
– Мессир, это был единственный достойный внимания подозреваемый, – возразил помощник бальи.
– Ладно, хорошо, – проворочал старший бальи шпаги.
Наступила тишина, нарушаемая только шумом ветра в оголенных ветвях деревьев и осторожными криками птиц, которые издали наблюдали за двумя мужчинами. Тизану решительно не нравился этот человек, и вовсе не потому, что Эстревер значительно превосходил его по происхождению и должности. Он уже давно понял, что целью бальи шпаги является вынести на всеобщее обозрение преступную непригодность Ги де Тре. В то же время он с некоторых пор начал думать, что если будет не хватать доводов, Эстревер не колеблясь подтасует их, чтобы утопить бальи Ножана. Некоторое время спустя ему пришлось убедиться, что правда оказалась еще более отталкивающей и омерзительной.
Чувствуя, что мысли собеседника далеко отсюда, старший бальи шпаги выждал некоторое время, а затем произнес:
– Простите, Тизан… Из-за этого дела я буквально лишился сна. Каждое утро я со страхом ожидаю известия о гибели еще одного несчастного малыша… И это не считая недовольства мадам Констанс де Госбер, матушки-аббатиссы в Клэре, которая закусила удила и не слушает никаких доводов…
Помощник бальи Мортаня наконец понял, что все это время позволял водить себя за нос. Он даже не сомневался, что Эстревер свалит на него любую ошибку, любой промах. По правде говоря, старшему бальи было откровенно наплевать на убитых детей.
– Я вижу, с какими препятствиями вам приходится сталкиваться, и меня это тоже печалит, – произнес он.
