– Поверьте, Тизан, это еще не самое худшее. Что бы вы сказали о достигших моих ушей зловещих слухах, что мессир де Тре не так чтобы… полностью… не имеет отношения к этим ужасающим убийствам? В конце концов, что мы знаем о нем? Некоторые высокопоставленные люди имеют тайные склонности, которые удовлетворяют в глубоком секрете, уверенные в своей безнаказанности…
Боже мой! Эстревер перестал ходить вокруг да около. Все это не внушало доверия Арно де Тизану. Другими словами, старший бальи знал, кто убийца. Тотчас же у него возникла другая, еще более возмутительная мысль. А вдруг речь идет о его человеке, причем не о каком-нибудь проклятом выродке, а о человеке, которому платят за то, что он истязает, насилует и убивает детей, чтобы потом можно было обвинить де Тре в угоду его высочеству де Валуа? Эта мысль была настолько потрясающей и настолько недопустимой, что Тизан даже опустил глаза.
Решение было принято моментально, на одном дыхании. Он никогда не обесчестит себя такой низостью. Но в ответ де Тизан произнес с легкостью, поразившей его самого:
– Да, верно, отталкивающие наклонности… Я более пристально поинтересуюсь этим предметом.
– Обещаете? – настаивал Эстревер с облегчением, которое буквально бросалось в глаза.
– Без тени сомнения, мессир. Мы не можем позволить, чтобы этот позор пал на нас. Даже крестьяне запрезирают нас с полным правом, если мы не положим конец этим гнусным бесчеловечным деяниям.
– Хорошо. Просто прекрасно, – одобрительно заметил Эстревер. – До встречи… полагаю, до очень скорой. Надеюсь, тогда вы принесете мне весть о завершении этого крайне неприятного дела.
Старший бальи шпаги снова уселся в седло и пустил лошадь галопом. Оставшись один, Арно де Тизан сделал несколько глубоких вдохов, вбирая в себя влажный прохладный воздух и стараясь избавиться от тошноты, которая подкатывала прямо к горлу.
Что же делать? Он не мог резко порвать отношения с могущественным Аделином д’Эстревером. Последствия такого бунта оказались бы для него более чем плачевны. С другой стороны, он никогда не станет участником подобной низости. Помощник бальи подумал испросить аудиенции у мадам Констанс де Госбер, но времени катастрофически не хватало. И потом, что ей сказать?
Предупредить Ги де Тре? Но нечто противоположное он говорил Ардуину Венелю-младшему, который, должно быть, уже встретился с бальи Ножана…
Надо как следует обо всем поразмыслить: малейший неверный шаг может оказаться роковым и стоить ему должности, репутации, а возможно, и самой жизни.
39
Окрестности Ножан-ле-Ротру,
ноябрь 1305 года
Между Беатрис де Вигонрен и ее дочерью Агнес установилось согласие, как между двумя заговорщицами. Обе не спускали глаз с Маот; даже муха – и та не пролетела бы незамеченной в ее покои.
Их объединяло беспокойство и страх, как бы кто из них не оказался застигнут в таком деликатном положении.
– И все же, дорогая матушка, со всем моим почтением, позвольте не согласиться с вами. Если меня обнаружат, я всегда могу сказать, что искала в комнате своей свояченицы бант или булавку для волос, – заявила Агнес.
– А я всегда могу напомнить, что здесь я у себя дома и могу заходить, куда мне угодно, чтобы проверить, к примеру, натерта ли воском мебель, вычищен ли камин… предлогов можно найти сколько угодно. Прошу вас, душенька, не настаивайте. Лучше будьте моей разумной сообщницей и озаботьтесь тем, чтобы увести Маот с сыном на длительную прогулку подышать свежим воздухом[187]. Скажите, что они выглядят изможденными и бледными. Покажите им, какая вы заботливая тетушка и свояченица.
– Для вашего удобства, матушка, – наконец согласилась молодая женщина.
* * *
Беатрис де Вигонрен заняла место в углу, у одного из застекленных окон библиотеки, и замерла в ожидании. Наконец она увидела, как ее дочь выходит с Маот и Гийомом, которого та ведет за руку. Ей показалось, что две женщины о чем-то беседуют, часто смеясь. Быстрым шагом трое удалились от замка. Прекрасно. Беатрис устремилась в атаку.
С некоторых пор в ней поселился холодный гнев. Воспоминания, казалось бы, совершенно похороненные в глубинах памяти, ожили с новой силой. Франсуа возвращается ночью, покрытый кровью и свежими ранами. Скверная встреча с дорожными грабителями, а его сопровождал всего один слуга, вооруженный лишь палкой. Обезумев от ужаса, она стала перевязывать его раны, суетиться, засыпала его вопросами. Франсуа ответил парой коротких фраз:
– Успокойтесь, душенька. Либо мы их, либо они нас. Из двух зол я выбрал наименьшее.
Она тоже тогда высказалась за наименьшее зло.
Беатрис поднялась по главной лестнице с живостью, которую, как она думала, уже не способна проявить, и устремилась в покои своей невестки. Войдя, она неподвижно замерла посреди маленькой прихожей и принялась размышлять: куда же эта плутовка могла спрятать свой гнусный секрет? Только не в глубине шкафа, не в сундуке, не под матрасом и не в гардеробе: все это чересчур на виду. Бетрис направилась к кабинету[188]с дверцами, богато украшенными резьбой. Когда-то он принадлежал ее матери, поэтому Беатрис знала все его скрытые секреты. Один за другим она открывала ящики, засовывая руку в глубину некоторых из них, чтобы привести в действие пружины, открывающие крохотные уголки, предназначенные для хранения драгоценных украшений или секретных писем. Ничего. Несколько прядей светлых волос Гийома, несколько редких писем Франсуа, покойного мужа Маот.
Отбросив всякую деликатность, Беатрис принялась их читать. Банальности, которые всегда заканчивались фразой: «Я думаю о вас, моя дорогая супруга». На лице баронессы появилась грустная улыбка. Боже мой, старший сын совсем не унаследовал запальчивую, но такую соблазнительную поэзию своего отца… Она вспомнила его удлиненный наклонный почерк и фразы, которые заставляли ее краснеть от смущения и удовольствия. «Обещаете ли вы мне стонать, когда я буду расшнуровывать вашу ночную сорочку, чтобы целовать вашу грудь; обещаете ли вы нежно царапать меня, когда я подтолкну вас к нашей кровати? Клянетесь ли вы сердиться и морщить нос, прежде чем сдаться мне, моя восхитительная любовница?» Беатрис вздрогнула. Столько времени прошло с тех пор. Но она не забыла ни одну из его ласк.
Женщина принялась методично рыться во всех уголках, которые казались ей подходящими, настороженно передвигаясь по комнате. Она даже ощупала изнутри каминную трубу, нижнюю поверхность мебели, перебрала лежащие у камина дрова, перевернула стул и табуретку, затем решила поискать спрятанное в тех местах, которые, войдя в комнату, сочла слишком бросающимися в глаза. Безрезультатно. В сильнейшем раздражении, почти что впав в отчаяние, она так же украдкой обследовала коридор.
