— Ты не можешь ехать! — настаиваю я. — Отец тебе не позволит.
Маура закатывает глаза. Мы обе знаем, что эту проблему она решит.
— Отца, возможно, удивит мой религиозный пыл, но он не станет воевать со мной по этому поводу. К тому же он оценит эрудицию и милосердие Сестер.
— Я все расскажу ему, — угрожаю я, поднимаясь. — Я расскажу, кто они на самом деле.
— Ты не станешь так рисковать. Конечно, Отец не подчиняется Братьям, когда дело касается его книг. Но если он узнает, что все его дочери — ведьмы… Боюсь, он может не справиться с шоком. Здоровья не хватит.
Я представляю себе, как стучу в дверь отцовского кабинета. Как сажусь в одно из кожаных кресел. Подаюсь вперед и сообщаю Отцу, что Мама была ведьмой. Что Тэсс, Маура и я — тоже ведьмы. И — что дальше? Что он скажет? Мама любила его, но не верила, что он сможет освоиться с таким знанием.
— Тебе меня не остановить. Но ты можешь ко мне присоединиться. Я тебе напишу. Я не смогу написать подробно из-за цензуры, но ведь ты сможешь навестить меня, если захочешь. Я надеюсь, что так и будет. Возможно, когда ты увидишь, как мне там хорошо… — Маура соскальзывает с подоконника и берет обе мои руки в свои. — Я буду скучать по тебе.
Она права. Я не могу остановить ее, она не хочет ничего слышать. Я могу только перехитрить ее, а это значит — пойти на сделку с Еленой.
— Я тоже буду по тебе скучать. Отчаянно, — говорю я, и это чистая правда.
Маура крепко обнимает меня:
— Спасибо. Я не думала… я так рада, что ты решила меня поддержать. Ты лучшая сестра в мире, Кейт. На самом деле.
— Всегда пожалуйста, — бормочу я, чувствуя себя предательницей.
Через час я врываюсь в книжную лавку Беластра. Марианна сидит на стуле за прилавком, нацепив на вздернутый нос очки для чтения. Увидев меня, она указательным пальцем сдвигает их повыше, и этот жест душераздирающе напоминает мне Финна.
— У вас есть другие покупатели? — спрашиваю я.
Она качает головой и откладывает книгу:
— Нет, но…
— Вот что я нашла, — перебиваю я, вынимая из кармана смятое Мамино письмо. — Мама оставила его мне. Конец пророчества… там говорится, что только две сестры встретят двадцатый век, потому что одна из них убьет другую. Мама хотела, чтобы я нашла способ предотвратить это. Она думала, что грядет война, и из-за моего дара я окажусь в самом эпицентре. А я не знаю, как этого избежать. Сестры уже угрожают Мауре, чтобы заполучить меня. Они безжалостны. Вы знали это? — Тяжело ступая, я подхожу к прилавку и бросаю на него письмо. — Потому что, должна сказать, с ее стороны было большой ошибкой не рассказать мне обо всем перед смертью. А я теперь должна это расхлебывать!
Я ору во всю глотку, поэтому меня не удивляет, что карие глаза Марианны округляются; только вот смотрит она не на меня. Она смотрит… куда-то за мою спину.
Я судорожно сглатываю. У меня возникает ужасное чувство, что там, за моей спиной, в лабиринте стеллажей с книгами кто-то есть. И если это не покупатель…
Я медленно оборачиваюсь.
Это Финн. С белым как бумага лицом.
— Ты… Кейт? Что ты сказала?
Мой желудок подскакивает и застревает где-то в районе горла.
Финн не должен был быть здесь. И не должен был узнать обо мне так.
Проходит одна-единственная томительно долгая секунда.
Я не могу больше врать ему:
— Я — ведьма.
18
Он выглядит… как? Разочарованно?
Его глаза за очками непроницаемы, лишь на лбу меж бровями залегла глубокая морщинка.
— Ты мне не сказала, — говорит он.
— Нет.
— Почему?
Как я могу это объяснить? Он думает, что я храбрая и сильная, но это не так. Я даже вполовину не такая сильная, как мне хотелось бы. Иногда я боюсь и сомневаюсь. Прямо сейчас меня переполняют эмоции — отчаяние, и злость, и досада на то, что я не понимаю, как теперь все исправить. Если бы я призналась ему раньше — как знать, какие чувства он испытал бы?
Я не хочу отталкивать Финна. Но как рассказать ему, что я передумала и перечувствовала за несколько последних недель?..
Я не уверена, что достаточно смела для этого.
— Я думала, что ты, может быть, догадался, — беспомощно лепечу я. — Когда я пришла посмотреть реестр.
Он качает головой.
— Я подозревал, что, возможно, кто-то из твоих сестер…
— И я, и сестры. Мы все. И мы не просто какие-то обычные ведьмы, о нас есть пророчество. Мы… да ты же слышал, наверное.
Он пожимает плечами:
— Ты кричала.
Я смотрю на Марианну, а она с любопытством смотрит на нас, переводя взгляд с одного на другого. Интересно, какие выводы она сделает.
— Я совсем не знаю, что теперь делать, — говорю я тоненьким, жалобным голоском. — Они заставляют меня поехать в Нью-Лондон. В пророчестве говорится, что одна из нас либо поможет ведьмам вернуться к власти, либо станет причиной нового Террора. Они думают, что это я, а Сестричество… они там все, на самом деле, ведьмы… а мне придется навсегда уехать из Чатэма, и…
Мой голос срывается. Я сглатываю Слезы, спрятав лицо в ладонях. Чтобы восстановить самообладание, я ритмично дышу: вдох-выдох, вдох-выдох. Чья-то рука ложится мне на плечо и разворачивает меня. Сквозь пальцы я вижу, что это Финн. Он смотрит на меня глазами, полными сострадания. Сострадания и еще чего-то; это «что-то» дает мне надежду, что он не станет относиться ко мне хуже, даже если я начну вопить, плакать и швыряться вещами. Он привлекает меня к себе, хотя его мать стоит тут же рядом.
Он смелее, чем я.
Я шмыгаю носом, уткнувшись в его грубую серую хлопчатобумажную рубаху.
— Я не хочу терять тебя. Но и сестер я не хочу терять тоже.
— Я знаю. — Он гладит меня по спине. Прижавшись к его груди и закрыв глаза, я чувствую себя защищенной от всех бед мира.
Его мать кашляет:
— Финн? Могу я минуточку поговорить с Кейт?
Рука Финна скользит по моей спине, и он неохотно выпускает меня из объятий. Я с такой же неохотой отстраняюсь от него.
— Конечно. — Он отходит, едва взглянув на Марианну. — Я буду наверху.
Мы обе ждем, когда закроется дверь, ведущая в жилую часть дома. Марианна смотрит на меня поверх очков, и я чувствую себя нерадивой школьницей, не выполнившей домашнее задание. Сейчас ей наверняка стало совершенно очевидно, что между ее сыном и мной что-то есть. Она была так добра ко мне, но теперь, наверное, возненавидит.
— Простите, — говорю я.
Марианна снимает очки, кладет их на прилавок и, сощурившись, смотрит на меня:
