семьи? – делая взмах рукой в сторону лестницы, уточнил Храмцов.
– Это не фотографии. Это рисунки.
– А выглядят как фотографии. Ты рисовала?
– Да.
Он развернул голову и долго смотрел на портреты, а потом обернулся ко мне и со сдержанным восхищением сказал:
– Супер! Ты потрясающе рисуешь! Хотя… чему я удивляюсь, мой портрет чего стоит, а уж эти и подавно. Где ты училась так рисовать?
– Меня учил брат. Потом интернет. И далее технику отрабатывала уже в университете.
– Расскажи мне об этом.
Я отрезала ножом кусочек мяса и стала его пережевывать. Необычно было от него слышать вопросы и видеть его заинтересованность в ответах, и этот новый виток в наших отношениях сильно меня пугал. Кажется, я стала понимать, почему раньше он ничего не хотел обо мне знать. Чтобы не привязаться. Для чего он делает это сейчас? Зачем привязывается сам и привязывает к себе меня?
– Я думаю, вы уже все знаете. Наверняка, наводили обо мне справки.
– Я хочу услышать все от тебя. Твои эмоции, твои переживания. Как ты со всем справилась.
Его тон и взгляд содействовали искреннему разговору, и я решилась ему открыться.
Но прежде подошла к чайнику, который закипел, заварила чай и поставила заварник на стойку.
– После увольнения я уехала с братом на лечение, ему сделали операцию на ногу, я тем временем приглядела нам жилье на одной из конечных станций метро в пригороде Санкт-Петербурга. Потом вернулась сюда, все продала, и мы купили там квартиру. Однокомнатную, но очень просторную, и постепенно мы ее переоборудовали в двухкомнатную. Наличие двух окон нам очень в этом помогло. Мы с братом пошли работать, а летом поступили в учебные заведения – я в университет, Жерар в училище.
– Ты училась на бюджете?
– Да. Но вместе с тем подрабатывала на кафедре. Жерар тоже работал, много рисовал, даже продавал свои картины на уличных выставках.
– Как ты оказалась во Франции?
Я повернула голову к портретам и посмотрела на дедушку. Маминого отца. Жан-Клода Лагранжа. На самом деле у него много было имен, но все называли его Жан-Клодом, и я тоже привыкла к этому имени.
– Я заканчивала четвертый курс, когда нас нашел дедушка. Много лет назад мама уехала из Франции со скандалом, отказавшись выйти замуж за того, кого избрал ей в мужья ее отец. Вместо этого она вышла замуж за моего отца. Дед прогнал ее из дома, и сказал, что вычеркнет ее из завещания. Ей было все равно. Она любила моего отца и хотела быть только с ним. Дедушка ничего не знал о ее судьбе, и как будто бы и не хотел знать.
Но однажды он устраивал у себя прием, было много гостей, и среди них оказался…Пьер Дюпон. Еще тогда в ресторане, когда вы заключали с ним сделку, он узнал, что фамилия моей матери Лагранж и предположил, что знает ее родственников. И когда ему представился такой случай, он задал вопрос моему деду, нет ли у него дочери в России. Так дед узнал, что мама умерла, но у нее осталась дочь. Пьер не знал о моем брате и сказал деду только обо мне. Дедушка стал искать меня. И нашел в Питере. Его представитель звал меня и Жерара, когда узнал о нем, во Францию, но мы с братом приняли в штыки это приглашение. Столько лет он нами не интересовался, и вдруг зовет к себе! Нам было обидно за маму, которая ушла им непрощенная и отвергнутая.
Но когда мы узнали, что наш дед смертельно болен, мы сменили гнев на милость и откликнулись на приглашение. Так мы впервые оказались во Франции.
– Как вас встретил дед?
Я разлила по чашкам чай и ответила:
– Крепких объятий и жарких поцелуев не последовало, но при всей его черствости и строгости, он оказался довольно душевным человеком. Правда, сначала Жерар с ним страшно вздорил. Дед давал ему указания, как жить, что делать, а у брата были совсем другие планы. Но постепенно они нашли общий язык. Мне пришлось вернуться в Питер, чтобы закончить учебу, а Жерар остался во Франции, и встретил там свою будущую жену.
Дедушки не стало через восемь месяцев, я летала к нему на похороны, на оглашение завещания. Все отошло к Жерару, но какая-то часть денег досталась мне. На эти деньги я открыла здесь свой бизнес, купила эту квартиру. Но заниматься ландшафтным дизайном я начала еще во Франции. Когда окончила университет, я перебралась туда, и первым моим клиентом стал… Пьер.
Я замолчала и уткнулась взглядом в свою тарелку. Любое упоминание о Пьере будило во мне воспоминания о том злополучном вечере в квартире Храмцова, и я никак не могла избавиться от той боли, которую он причинил мне своими действиями и словами.
– Ты любила его?
– Не думаю, что это была любовь, – не поднимая глаз, ответила я, ковыряясь вилкой в салате. – Пьер красиво ухаживал, читал мне стихи, и выполнял любой мой каприз. Он окружил меня вниманием, к которому я не привыкла, и мне показалось, что я наконец встретила человека, которому интересна, и для которого я исключительная. Я не успела закончить проект на территории его дома в Провансе, как он сделал мне предложение. И я согласилась. Жерару он тоже понравился, и они подружились.
– Почему ты не приехала с ним в Россию, когда он снова хотел заключить со мной сделку?
Да, было такое дело. Компания Пьера решила запустить новое производство в России, и он хотел заключить еще один контракт с Храмцовым. Пьер звал меня с собой, но я отказалась. Именно во время той поездки Пьер рассказал Роману Викторовичу о том, что мы с ним поженились.
Я подняла глаза на Храмцова и невесело улыбнулась.
– Я была беременна, меня постоянно тошнило, и не могло быть и речи о поездке. Меня укачивало даже в машине, надо ли говорить, как бы я чувствовала себя при длительном перелете сюда?
– Он этого не сказал, – прекращая жевать, протянул Роман Викторович, – у тебя есть ребенок?
– Нет, я его потеряла, – снова опуская глаза в тарелку, сухо ответила я.
– Прости, мне очень жаль.
Если бы он только знал, как жаль мне! Я так хотела того малыша. Несмотря на то что рядом был мой брат – здоровый и счастливый, несмотря на то, что со мной был Пьер, который любил и обожал меня (по крайней мере, я так думала), несмотря на отсутствие проблем с деньгами и наличие уважение среди французской интеллигенции, иногда я чувствовала
